Воспоминания о службе в авиаполку. Воспоминания о службе в армии в самом конце эпохи ссср. С красными звездами на крыльях
Аркадий Шмерлев
ВТОРАЯ ПРЕДПОСЫЛКА К ПОЖАРЧИКУ
Этот случай произошел зимой 1957 года в г. Быхов, Белоруссия. С этого аэродрома, с самолета Ту-4 началась моя офицерская служба. Попал я в Дальнюю Авиацию по распределению. Общежития не было, поэтому все снимали «углы» но частных квартирах в самом городе-селе. На конвертах писали «город Быхов». А в жизни – село, районный центр. Даже света в домах еще не было. Только в конце 1955 года построили маленький кинотеатр и питался он энергией от танкового дизеля с 20 до 23 часов. Свет давали и в село. Снял «угол» и я. Выдали мне зимнюю одежду и давай, братец, на мороз – голыми ручками крутить гаечки. Все мечты о гусарской жизни развеялись вмиг. О самом самолете Ту-4 знания были очень поверхностные Нас готовили на самолеты Ил-28 и МиГ-15. Самолет был начинен современным для того времени оборудованием, которое было скопировано с американскою В-29 и В-25. И на каждый самолет, по штату, был положен техник-электрик, который входил в состав наземного экипажа. Вот с этого поста я и начал свой путь, с этого началась совершенно иная жизнь.
На самолете давно не было штатного электрика, и это было видно по всему. Когда меня подвели к этой «летающей крепости», там как раз работали рабочие с завода изготовителя по доработкам. Меня к самолету подвел начальник группы и познакомил с хозяином самолета – борттехником по фамилии Толстолап. И тут сразу за дело. Борттехник дал мне первую вводную, т. е. поставил задачу обеспечивать доработчиков электропитанием. А это значило, что утром я должен был привезти с зарядной станции аккумуляторные батареи для питания электропаяльника, а вечером отвезти обратно. Батарей всего четыре, и вес каждой 40 кг. Ну я, естественно, спросил ею: «А где брать машину для привоза?» Тут он стал вовсю смеяться и высказал такую фразу: «Ну ты, лейтенант, и даешь, какую машину? Сбей какие-то санки и вперед, волоком, как бурлаки…» А до АЭС было 2 км. По снегу тащить такой вес еще пол-беды, а вот когда пересекаешь рулежку, очищенную до бетона, вот тут – и трагедия, и комедия! С меня валил пар как с паровоза,несмотря на 30-градусный мороз. Да еще одежда тяжелая и неуклюжая… Вот так я начинал закалять свою сталь. Хватит об этом. Перейду к основному вопросу рассказа. Время шло. Примерно через полгода службы утром было общее построение всего полка, прямо но аэродроме. Ко мне подходит техник-оружейник и говорит: «Аркадий, у меня неисправность, и командир отпустил меня пораньше на самолет исправлять ее. Можно я без тебя подключу самолет под ток?» И я разрешил. Этот техник мне в отцы годился. Я думал, что он опытный. Он быстро ушел к самолету. А где-то минут через двадцать прибегает и говорит: «Слушай, я что-то не ток включил. Все неправильно работает, а с одного блока пошел дым и он сгорел. Пошли, помоги разобраться». Ток тихонько мы с НИМ ушли с построения. А пока шли, из его рассказа я сделал вывод, что он подключил «кару» с перепутанной полярностью. Мое предположение подтвердилось – вольтметр сети шкалил в обратную сторону. А «кара» – это аэродромный источник питания постоянным током. Исполнение, примерно, как сварочный аппарат. Мотор полуторки, генератор, рома на четырех колесах и возили это «чудо» от самолета к самолету несколько человек, из тех, кому нужно было питание. Я переключил провода, все стало в норме. Сгоревший блок оружейник заменил, и но этом пожарчик закончился. Я хочу сделать вывод. С моей стороны было прямое нарушение основного документа, где было написано, кому из членов экипажа разрешалось подключать самолет под ток. А блокировки никакой тогда не было. И по этой причине были пожары с тяжелыми последствиями. Благо об этом случае начальники не знали. Для себя вывод я тоже сделал.
ПЕРВЫЙ, ОЧЕНЬ ПОЛЕЗНЫЙ УРОК
Прежде чем продолжить рассказ – пару слов о себе, чтобы читатель мог лучше представить себе всю картину в целом. Вырос я в семье юристов, один ребенок в семье. Интеллигентная семья. И понятно любому, что трудовые навыки у меня были нулевыми. Все трудности начались с началом войны. Эвакуация, скитания, недоедание, холод, бомбежки и т. д. Это отдельная большая тема. Я хочу коротко читателю этих строк дать сравнение моего детства с детством тех детей, которые выросли в селах. Это небо и земля. Вот только в войну я узнал, как держать лопату, топор и др. навыки. И вот те, которые со мной учились в училище и были из сел, – они легче и менее болезненно вошли в эту, совсем новую для нас всех роль. Получился резкий контраст между тем, чему нас учили, и тем, с чем пришлось ном столкнуться в практической жизни. Преодолеть этот «овраг» удалось благодаря молодости и здоровью, а также поддержке ветеранов, фронтовиков, которые умело делились с нами своими навыками.
Зима 1954-55 годов выпала суровая. Как работать на 30-градусном морозе – нас не учили. Техника старая, мало знакомая. На первых шагах пришлось испытать растерянность, неуверенность, даже разочарование. И, повторяю, только благодаря хорошим товарищам удалось выстоять и выйти победителями со столь сложного периода жизни.
Теперь, непосредственно, о том самом уроке.
Быхов 1955 г., январь. Самолет Ту-4. После длительного полета самолет возвратился с замечанием по моей специальности. Не включался в сеть третий генератор. После ряда проверок дело дошло до реле, которое включало генератор в сеть. Реле необходимо было снять и проверить но стенде. Я уже знал некоторые подробности от соседей-коллег, как его снять. Нужно было отвернуть 4 винта. Реле было расположено вверху, на мотогондоле двигателя, в специальном отсеке. Я думал с этой задачей справиться быстро и поэтому не одел теплых брюк, которые техники метко назвали «глушителями». В них очень неудобно работать, особенно с маленьким ростом. Я их часто не одевал. А тут ударил мороз под 30 градусов. Я в теплой куртке, в валенках и в голифе залез на двигатель, сравнительно быстро отвернул 3 винта, а последний, дальний, к которому подход был плохой, не давался. Что я только не приспосабливал, коленки замерзли, руки тоже, о винт ни с места. Провозился более часа, кручусь, ругаюсь.. Смотрю, поднимается на двигатель стартех Сабошный и говорит: «Что ты сынок ругаешься? Не замерз?» Я ответил, что с одним винтом вожусь уже час. Поднялся он ко мне, внимательно все осмотрел и говорит: «Сбегай вниз и принеси большую отвертку с деревянными щечками и большой молоток». Я мигом все принес, не понимая, к чему такой инструмент? Смотрю, он берет эту отвертку и старается подсунуть ее сбоку головки злополучного винта, затем молотком ударяет по торцевой части отвертки, и головка винта улетает прочь. Спокойно снимает реле и отдает мне. Я спросил, как быть с оставшимся обрубленным винтом? Очень просто: «Возьми пассатижи и выверни его». Ну, думаю, вот это да – вот как надо работать. А он, видя мое изумление, произнес: «Это самый лучший способ - "одесский"». Я столько провозился, пальцы все посбивал до крови, а он за пару минут все сделал. Эта капля живого примера буквально вошла пронзила всю мою душу. Такой пример стал для меня символом и компасом во всей дальнейшей жизни. Понятно, что таких примеров можно привести множество, с ними сталкивался часто, но вот именно этот эпизод обрел такое для меня значение. Я стал реже обращаться за помощью, старался находить свои способы и методы выхода из сложных ситуаций.
Воспоминания технаря
Анатолий КРАВЧЕНКО Щелково Московской обл.
Материал для публикации подготовлен Дмитрием СТЕРЛИГОВЫМ
Старший сержант Кравченко А.А. Город Лебедин, 1948 г.
Наверное, каждый человек, подводя итоги жизни, неизбежно вспоминает время ceoeii юности, молодости. Для меня эти годы связаны, прежде всего, с военной службой. А началась моя армейская жизнь 12 января 1945 года. Война еще продолжалась, и проводы были со слезами. Призыв проходил в селе Алтайское Алтайского края. Оттуда будущих красноармейцев направляли в Бийск на призывной пункт, а затем эшелоном в Красноярск. Там находилась Одесская дивизия, где готовили расчеты противотанковых ружей. Здесь мы провели полтора месяца, пока в Челябинском авиационно-техническом училище прошел очередной выпуск, после которого туда определили и нас. После трехмесячного обучения, в конце мая, нас выпустили мотористами самолета Ил4 и направили для прохождения службы в Авиацию Дальнего Действия (АДД) с присвоением звания «младший сержант»…
Так я попал в г. Кирсанов Тамбовской обл., где базировался 34-й учебный авиационный полк (УАП) – один из трех полков Мичуринской военной авиационной школы летчиков АДД. Два других находились в самом Мичуринске и на ст. Никифоровка. Школа занималась подготовкой будущих командиров Ил-4. Отсюда, по сути, начинался настоящий путь в авиацию. Нашим полком тогда командовал м-р Чернего. С момента моего прибытия и в течение нескольких месяцев 34-й УАП не летал, занимаясь приведением в порядок матчасти.
Фотооткрытка с изображением летчиков-инструкторов 34-го УАП. Кирсанов, 1945 г. (аМК)
Перед вылетом. Слушатель 34-го УАП л-т Кузьмин М.А. 1948 г.(аМК)
Ил-4, как известно, был основным бомбардировщиком АДД в годы Великой Отечественной войны. И наши полковые машины вынесли на себе все ее тяготы. Побывавшие в боях, к нам они поступали из фронтовых частей. В полку были только «сухопутные» бомбардировщики, морских торпедоносцев мы не видели. Своих эмблем, надписей или характерных номеров наш полк не имел. Внешне самолеты оставались такими же, как они приходили из войск. В основном окраска была однотонной двухцветной (нижние поверхности – светло-голубые, верхние – зеленые). При комплектовании эскадрилий перекрашивались только бортовые номера. Их рисовали на килях большими белыми цифрами. Других отличий в 34-м УАП не существовало. Состояние техники, однако, было настолько потрепанным, что порой подниматься в воздух становилось просто небезопасно. Летать, конечно, летали, но аварий и катастроф было явно больше, чем нужно.
В этой связи вспоминается один случай. Как-то предстояли ночные полеты, и накануне днем один из механиков устроился спать в кабине Ил-4, стоявшего на краю стоянки. Проснувшись к вечеру, он отправился в ближайший сад промышлять яблоки. В это время другой Ил, совершавший посадку в темноте, зацепил оставленный механиком самолет. Обе машины начисто сгорели. Экипаж садившегося погиб, а механик волею случая остался жив.
Летные будни 34-го УАП. Экипаж готовится к вылету. Летчик л-т Кузьмин, радиа с-т Грибанов, штурман л-т Грищенко. Лебедин, 1948 г. (аМК)
Личный состав 2-й эскадрильи 34-го УАП. Лебедин, 1949 г.
В июне 1946 г. вся Мичуринская школа перебазировалась на Украину. Штаб обосновался в Конотопе. Там же разместился один учебный полк, другой – в Нежине, а 34-й УАП уже под командованием п/п-ка А.М. Семенова посадили в г. Лебедин Сумской области. Аэродром здесь соответствовал более высокому уровню. Построен он был еще до войны, но большая часть зданий и сооружений были разрушены в результате бомбардировок. Взлетно- посадочная полоса была грунтовой, однако стоянки самолетов имели бетонное покрытие. Перед нами здесь размещались скоростные истребители Ла. После них осталась довольно приличная инфраструктура.
Именно в Лебедине, где продолжалась срочная служба, я по-настоящему испытал, что такое самолет Ил-4. Как планеры, так и двигатели были изношены донельзя. Из наиболее характерных дефектов запомнился так называемый «шат головки». Случалось, что в полете головка цилиндра расшатывалась настолько, что после посадки (когда мы с техником проверяли мотор) был невооруженным глазом виден ее ход. В полку даже была организована так называемая цилиндровая группа на базе ПАРМа для замены головок. Но случаи обрыва деталей двигателя все равно происходили. Однажды, оторвавшись в полете, головка цилиндра пробила капот, ударила в фонарь кабины и, разбив остекление, посекла осколками летчика. Командир экипажа, к-н Жеребцов, с залитым кровью лицом, чудом посадил машину.
Что касается аварийности, то матчасть находилась в таком состоянии, что посадки самолетов с одной выпущенной стойкой уже не казались диковинкой. Обычно в таких случаях летчик принимал решение убрать шасси и сажать машину прямо «на брюхо». Благо конструкция Ил-4 была такова, что мотогондолы находились ниже фюзеляжа. Самолет прокатывался на них, как на салазках, без особых последствий. Винты, конечно, «в баранку», их приходилось менять, а сам самолет работники ПАРМа поднимут, подстучат, подлатают и опять в полет.
Надо сказать, служба у техников на Ил-4 была, что называется, хуже не придумаешь. Как двигатели, так и сами машины чистотой не отличались. Поэтому буквально все механики, мотористы, техники ходили чумазыми, как трактористы. Недаром бытовал в то время стишок: «Вечно грязный, вечно сонный, моторист авиационный». Особенно много хлопот нам, эксплуатационникам, доставляли двигатели М-88Б. Например, в клапанные коробки набивалась довольно мерзкая смазка, «кутум». Запомнился процесс ее замены. Во время работы мотора она расплавлялась, и моторист, открывавший крышку на нижнем ряду цилиндров (закреплялась специальным тросиком), непременно оказывался залитым с ног до головы. И некуда было от этого деться. Как ни остерегайся, обязательно вывозишься.
Сами моторы, хоть и развивали положенную тягу, надежностью не отличались. Они были уже старые, и для ремонта, там же, в Лебедине, была организована отдельная мастерская. До сих пор помню рев обкатки авиационных двигателей, который постоянно доносился из-за города. Что и говорить, служба у техников тогда была очень тяжелая.
Да и летному составу завидовать не приходилось. Экипажа три или четыре на моей памяти похоронили именно на этих машинах. Один из погибших командиров, капитан Петров, могучий мужик был, – сгорел заживо. Он был начальником ПДС полка, под руководством которого я совершил свой первый прыжок с парашютом. Его машина рухнула за городом в лес. Самолет придавило деревом и когда его нашли, обгорелая рука так и продолжала сжимать рукоять заклинившего фонаря. Пилот, вероятно, остался жив после удара, но когда самолет загорелся, не смог выбраться из кабины. Однако, по мнению самих летчиков, главной причиной катастрофы все же был низкий уровень организации полетов. Практически полностью отсутствовало метеорологическое и радиотехническое обеспечение. Частенько вылетали с малым запасом топлива на борту (только в передних баках), что не оставляло шансов вернуться в случае ухудшения погодной обстановки. Чаще других членов экипажа при аварии выживали стрелки. Они находились сзади, а при падении хвостовая часть фюзеляжа иногда отрывалась, сохраняя им жизнь. Но опять-таки все зависело от конкретного случая.
Летный состав полка состоял из постоянных инструкторов (которые были, как правило, командирами кораблей) и переменного состава – летчиков, которые уже имели определенный налет на других типах самолетов. Основным поставщиком слушателей для 34-го УАП в то время была Новосибирская школа летчиков, где курсанты успевали освоить СБ. Уже в те годы, однако, было известно, что и Ил-4 скоро уступят место новым машинам. Тем не менее, после нескольких месяцев переучивания, выпускники Конотопской школы направлялись в строевые части. В конце сороковых, правда, из-за начавшихся организационных перемен в АДД, некоторым слушателям пришлось «застрять» в учебном полку на год-полтора и более. И хотя среди наших инструкторов не было Героев, так как в большинстве своем они не попадали на фронт, многие из летчиков, как например, капитаны Примеров, Шуличенко, Каштанов и другие, которых я хорошо запомнил, были профессионалами высокого класса.
Отдельно хочется сказать о взаимоотношениях в полку. Что касается летного состава, то экипаж есть экипаж: это были настоящие, дружные семьи. На земле же хозяин самолета – техник. Он и механик – это два человека, которые отвечают за техническое состояние машины. Поэтому взаимоотношения командиров корабля с нами, эксплуатационниками, были абсолютно нормальные, можно сказать, даже очень хорошие. Особенно уважали нас те, кто прошел войну. Как правило, это были летчики переменного состава, прекрасно знавшие, что от работы техников зависит их жизнь. Тем более, когда за каждым самолетом был закреплен только один конкретный экипаж, включая наземный персонал.
Но какими бы ни были наши взаимоотношения, граница между летным и техническим составом оставалась всегда.
Первый, разумеется, был более привилегированным в авиации. Взять, к примеру, хотя бы питание: их кормили, конечно, совсем не так, как техников или механиков, в солдатской столовой по «норме два». Особенно плохой наша кормежка была в 1946 г. Тогда во время засухи на Украине мы «выезжали» в основном на хлебе. Бывало, если назавтра полеты, а дефектов много, вместе с техником приходилось работать без обеда. А вечером в столовой могли дать миску баланды и за ужин и за обед. Приемлемой солдатская норма стала только к 60-м годам.
Были среди летчиков люди порядочные, пользовавшиеся уважением техсостава и своих коллег, но были и такие, которые особого авторитета не снискали. Как в любом коллективе…
Имелись в нашей работе и свои особенности. Будучи авиационным механиком, вместе с техником я обслуживал один самолет. Техники были офицерами или старшинами и жили на частных квартирах. Рядовых до 1949 года в Дальней Авиации не было. Механики, как я, заканчивая ШМАСы, получали звания сержантов, а потом и старших сержантов. Жили мы, как и все срочники, в казармах и подчинялись распорядку, предписанному Уставом. Но, надо сказать, в те послевоенные годы требования к его выполнению были не особенно жесткими, особенно в авиации. Позже, когда я уже был офицером, порядки стали гораздо строже. Например, на время обеда солдат заставляли отпускать, сколько бы не было работы. Хотя самим порой приходилось копаться без обеда, а иногда и без ужина.
А в первые послевоенные годы с дисциплиной в авиации, откровенно говоря, было неважно. Не случайно появилась присказка: «где начинается авиация, там кончается порядок». Помню, впервые попав в полковую казарму после Челябинского училища, я был поражен, когда проснулся утром и не услышал команды на подъем. Правда, был выходной день и позже дневальный все же появился со словами: «Вставайте, братва. На завтрак». Ходили и в самоволки, правда, выпивали не сильно, потому как не на что было. Водка ведь и тогда стоила денег.
Одевали в послевоенные годы тоже плохо. Мы носили обыкновенную солдатскую форму, х/б: галифе, гимнастерка – и кирзовые сапоги. Причем вначале гимнастерки были даже без карманов; те, что с карманами, ввели позже. Зимой одевали в шинели, а на аэродромах давали довольно паршивенькие технические куртки на вате.
Полеты в учебном полку проходили два дня в неделю, насколько позволяло состояние самолетов. Всего было четыре эскадрильи: две дневных и две ночных. Вторая эскадрилья (командир – к-н Гончаров), в которой служил я, была ночной. В предполетные дни мы с техником готовили ночные полеты, а в остальные – занимались приведением в порядок матчасти.
Полетам учили по-фронтовому: взлет- посадка с редкими полетами в зону. К сожалению, подняться в воздух на Ил-4 мне так и не удалось. А вот позже, на Ту-4, мы подлетывали, и не раз.
Удачное приземление. С парашютом А. Кравченко, в фуражке нач. ПДС Г. Филинов. Лебедин, 1950 г.
В 1947 г. штаб школы был переведен из Коногопа в Нежин, и называться она стала Нежинской. А в 1948 г. полк перешел на самолеты В-25. В противоположность Илам, этот бомбардировщик оставил о себе самые лучшие впечатления. Обслуживать двигатели Райт-Циклон R-2600 было просто одно удовольствие. Все агрегаты были чистыми, находились под пломбами, и до выработки ресурса никто не имел права в них копаться. Очень просторные кабины – по сравнению с Ил-4. Да и вообще после Илов этот самолет действительно казался чем-то новым.
Надо сказать, с такими машинами как Спитфайр, Аэрокобра, Кингкобра, я впервые столкнулся еще в Красноярске. Там был аэродром, на который с Аляски перегоняли поступавшую авиатехнику. Нас, новобранцев, перед отправкой в училище, выгоняли чистить аэродром от снега. Несмотря на то, что В-25 тоже прошли боевые действия, в отличие от наших машин, они свои летные качества сохранили полностью. Двигатели не давали ни единого отказа, и за тот год, что мы их эксплуатировали, не помню ни одной аварии. Не было случая, чтобы В-25 садился на мотогондолы. И вообще, этот самолет я считаю самым лучшим из тех, на которых служил. Даже с Ту-4 его не сравниваю. Уверен, что и летчики, летавшие на В-25, вспоминают его с благодарностью. Что касается меня, то в том же 1948 г. я был переведен из мотористов в механики и стал первым помощником техника самолета. Увеличилось и денежное содержание – со 150 до 400 рублей.
Надо сказать, что американские самолеты являлись как бы переходной машиной на новые Ту-4, поскольку также имели трехопорное шасси с носовым колесом. Уже в следующем, 1949 г., 34-й УАП под командованием п-ка Найдуса начал подготовку к переучиванию. В это время, 13 ШМАСах стали обучать специалистов [механиков) по радио, приборам, электро- и спецоборудованию. В том же году старые Ил-4 стали окончательно снимать с вооружения. Из Лебедина их отгоняли куда-то и разделывали на металлолом.
Первые Ту
Первый Ту-4 полк получил осенью 1949 г. Это был торжественный момент. Самолет встречали с духовым оркестром при полном сборе всего личного состава. Гигантская машина произвела глубокое впечатление. Когда самолет заруливал, все без исключения высыпали на летное поле. И хотя мы знали, что он до заклепки скопирован с американского В-29, все понимали, что этот бомбардировщик положил начало развитию совершенно новых боевых машин в советской авиации.
Наступило новое время и в системе обслуживания. Мало того, что в летный экипаж входили бортинженер и борттехник. еще значительно увеличился и наземный технический состав. Каждый самолет, помимо старшего техника, обслуживали техник левой и техник правой плоскости со своими механиками. В каждой эскадрилье были сформированы группы по радио, вооружению, электроспецоборудованию (ЭСО), в которую входили техники по электрооборудованию, приборам и фотооборудованию.
Пополнялся полк быстро и к полетам приступил почти сразу. Типовыми заданиями были те же упражнения, которые экипажам предстояло выполнять и в строевых частях. Взлет-посадка, полеты по кругу, учебное бомбометание на ближних полигонах. Бомбили так называемыми «бетонками» – бомбами, начиненными цементом. Большинство техников на Ту-4 прибыли из училищ. Механиков в основном готовили ШМАСы.
В полку с переходом на Ту-4 были организованы занятия по изучению всего самолета, включая его оборудование. Для размножения схем и плакатов, как учебных пособий, была создана группа из восьми чертежников с художественными способностями. Запомнилось, что многие схемы поступали с пояснениями на английском языке. А поскольку в эскадрилье я отвечал за оформление ленкомнаты и стенгазеты, в группу назначили и меня. Уж не знаю почему, но покровительствовал в этом сам начальник штаба полка, подполковник Качанов. Двое или трое из назначенных были сержантами, а остальные – офицеры. Работали прямо в штабном классе. Чертежником-размножителем я пробыл месяца три или четыре, пока не подошло время увольнения моего призыва. Но начштаба Качанов, вызвав меня, предложил остаться в кадрах ВВС.
Получив отпуск и оклад сверхсрочника в 750 рублей, я отправился домой на Алтай. Деньги эти по тем временам были не большие, но и на гражданке жизнь медом не пахла. Поэтому, посоветовавшись с отцом, я решил остаться в армии. По возвращении именно Качанов первым стал интересоваться моим выбором. Надо сказать, он вообще опекал меня как сына. Именно ему я обязан тем, что остался в вооруженных силах и что поступил на курсы механиков по фотооборудованию. Из эксплуатационника не так легко было перевестись на спецоборудование. Очень много хорошего сделал для меня этот замечательный человек. Вскоре с его подачи я попал в группу ЭСО на должность механика по фотооборудованию. Осваивал я новую профессию под руководством техника л-та Чеботарева. Наибольшее внимание, конечно, уделялось практике, которая заключалась в подготовке фотооборудования самолета к полетам.
На Ту-4 устанавливались аэрофотоаппараты АФАЗЗ для дневного фотографирования и НАФА-75 для ночного фотоконтроля результатов бомбометания с применением осветительной бомбы ФОТАБ. Я довольно быстро освоил свою новую специальность.
Запомнилось при этом, что нас, сержантов и старших сержантов в каждой эскадрилье было человек по 100. Казарма представляла целый зал с двухъярусными кроватями. В начале 1950-го года я был уже старшим сержантом и хорошо помню, насколько дружен был этот огромный коллектив. В 1951-м мне было 24 года, а рядом находилась кровать юноши 18 лет. Но я не помню ни единого случая «дедовщины», хотя и по национальности все мы были разные.
Моему поколению, 1927 года рождения, выпала тяжкая доля прожить в казарме 7-8 лет. За это время мы освоили не один тип самолета и по уровню знаний мало уступали выпускникам авиационных училищ. А посему многим начали присваивать офицерские звания, переводя на должность техника. Препятствием был только недостаток образования. У меня было семь классов, поэтому я параллельно со службой учился в вечерней школе. Словом, я проскочил, и 5 мая 1952 г. приказом Верховного главнокомандующего получил звание младшего лейтенанта технической службы. К тому времени я, конечно, был уже готов исполнять обязанности техника по фотооборудованию. Именно на эту должность меня и определили в 4-ю эскадрилью полка. Правда, позже, чтобы получить полноценное военное образование, пришлось потратить целых 5 лет, бомбардируя начальство рапортами о направлении в училище. В 1957 г., после четырех месяцев подготовки, я экстерном сдал госэкзамены за полный курс Двинского (Даугавпилс) радиотехнического училища по специальности техника авиационного фотооборудования. Пожалуй, тяжелее всего было сдавать нормативы по физо – наравне с курсантами намного моложе меня.
Работа техника по фотооборудованию мне очень нравилась. В то же время это была самая бесперспективная служба во всей Дальней Авиации. До 1953 г. в полках существовала должность инженера по фотооборудованию со званием майора. Затем ее ликвидировали, оставив вместо этого старшего техника по фотооборудованию со званием не выше старшего лейтенанта. В силу такой несправедливости в те времена немало офицеров, безупречно прослужив 20-25 лет, уходили в запас старшими лейтенантами.
Сольцы, Строевой полк
В 1953 г. вышел приказ Командующего Дальней Авиацией о переводе штата полка на трехэскадрильный состав. Таким образом четвертая эскадрилья, в которой служил я, подлежала расформированию. В общей сложности в Лебединском полку я провел 9 лет. Здесь прошла вся долгая срочная служба, здесь я стал офицером. Многие имена и фамилии уже выветрились из памяти, но некоторых однополчан, с которыми довелось служить, я запомнил навсегда. Это, конечно, мой первый командир 2-й эскадрильи к-н Гончаров, командиры эскадрилий Божко, Сыроватко, замечательные летчики-инструкторы к-н Примеров, к-н Фирсов, м-р Агеев и многие другие.
После сокращения некоторых офицеров уволили, а большинство распределили по другим частям. Не стал исключением и я. Сначала, в октябре, получив назначение в Тарту, обрадовался, потому что место считалось престижным. Но пробыть там пришлось всего сутки. Опередил другой техник, из училища, занявший мою должность сразу по прибытии. Зато в другом полку того же соединения (326-й ТБАД), в г. Сольцы Новгородской области, как раз требовался техник по фотооборудованию. Именно туда я и попал, получив назначение во 2-ю эскадрилью 345-го Берлинского ордена Кутузова III степени ТБАП. Полк, изначально сформированный в 1938 г. как 6-й ДБАП, принимал участие в советско-финской войне, прошел всю Великую Отечественную, закончив ее в Берлине, и в начале 1950-х имел на вооружении бомбардировщики Ту-4.
Прибыв с женой и грудным ребенком на маленький полустанок в Сольцах, мы с трудом добрались до города. По сравнению с Лебедином это была настоящая дыра – «губа Дальней Авиации», как тогда говорили. Командир полка, п-к Башкиров, дал двое суток на обустройство, и мы с трудом разместились в халупе, в деревне неподалеку, поскольку найти другое жилье было невозможно.
На аэродроме базировались сразу два полка с очень большим штатом, ведь экипажи на Ту-4 многочисленные, а в каждом полку числилось по 30 самолетов. Городок был маленький, в каждом доме ютилось сразу несколько офицеров-холостяков. Условия были адские: холод, сырость и клопы. Только ближе к весне удалось получить 10-метровую комнатку в «финском домике». Соседом там был начальник разведки полка м-р Чехов с семьей – замечательные люди, о которых на всю жизнь остались самые теплые воспоминания.
Разница в обеспечении вылетов между учебным и боевым полком, конечно, была большая. Во-первых, учебные бомбометания проводились настоящими фугасками. Во-вторых, применялось ночное фотографирование, тогда как в Лебедине об этом понятия не имели. Для получения ночных снимков в бомбоотсеки подвешивали ФОТАБы – световые бомбы. Ночных фотоаппаратов на эскадрилью было штук пять. Примерно столько же – для дневной съемки. Использовались они главным образом для контроля результатов бомбометания. Бомбардировщики были однотипными, но в специальных люках мы ставили на них фотоаппараты для дневной или ночной съемки, в зависимости от задания. Каждая такая перестановка была непростой работой, потому что дневной фотоаппарат весил 78 кг, ночной – 45 кг. Вместе с механиком нам постоянно приходилось менять их между самолетами. Ночные полеты Ту-4 были частыми, не реже двух-трех дней в неделю, чередуясь с дневными. Причем, в отличие от учебного полка, здесь все экипажи могли летать в любое время суток. Соответственно и ответственность в 345-м была гораздо выше. Например, на учениях дополнительно задействовались фотокамеры для контроля радиолокационной обстановки. Они были связаны с экранами бортовых РЛС «Кобальт», и больше всего мы «дрожали» именно за эти снимки. После учений на разборе полетов можно было запросто получить взыскание, если фотолаборатория представит плохие снимки. Технической подготовкой аппаратуры занимались мы, а проявкой и обработкой снимков – отдельная аэрофотослужба (АФС).
Любопытно, что наш полк принимал участие в учениях не только по наземным целям, но и по морским. При этом техника позволяла получать очень качественные изображения с радиолокационных экранов. Съемка проводилась на пленку шириной 28 см, которая потом печаталась на бумагу. При работе по наземным целям на снимках получались контурные изображения объектов, которые потом анализировал специальный дешифровщик. К каждому снимку составлялась подробная аннотация. Естественно, умели читать эти изображения и штурманы-операторы. Одним из них был замечательный человек, А.Е. Филатчев, на всю жизнь ставший моим добрым другом. Дешифровщики же, помимо радиолокационных, занимались обработкой обычных аэрофотоснимков при дневном фотографировании – клеили специальный монтаж, фотографические карты. На них также давались пояснения по всем изображенным объектам. Фотографирование велось, как правило, с больших высот. Качество съемки обычно было хорошим, хотя при облачности, случалось, что задание по фотоконтролю и не выполнялось.
Отдельно хочется сказать и о тех теплых взаимоотношениях, которые сложились между однополчанами в Сольцах. Будучи в тесной компании, мы ничем не отличались, будь то техник или летчик. Ансамбль полковой самодеятельности, «Шутка», сильно помог нам, молодым офицерам, разнообразить досуг в тесном коллективе среди хмурых новгородских болот. В 1957 г. наш ансамбль занял первое место на всеармейском конкурсе в Смоленске. Мы выступали с концертами по всей Новгородской области с репертуаром из популярных в те годы песен. Многое сочиняли сами, и куда бы ни приехали – везде нас ждал аншлаг. Словом, замечательные были отношения. Сплачивало и то, что размещались мы тогда компактно, без особых удобств, на всех поровну деля радости и невзгоды. Поэтому жили очень дружно. А штат в полку был огромнейший, ведь каждый летный экипаж состоял из 11 человек: командир корабля, правый пилот, штурман-оператор, штурман-навигатор, штурман-бомбардир, бортинженер, борттехник, командир огневых установок, стрелок левый, стрелок правый и радист.
Группа электроспецоборудования 345-го ТБАП. Сольцы, 1957 г.
Техсостав 345-го ТБАП. Верхний ряд – механики ТЭЧ, нижний ряд – офицеры АФС
Хорошие отношения сложилось и с командным составом части. Всякий раз, когда самолеты возвращались с задания, на стоянках встречали их все вместе, каждый по своей специальности. Все экипажи, после нашего опроса о недостатках техники, делали отметки в журналах. Это было обязательным. Выпускался самолет в полет также только под роспись старшего техника и всех специалистов. В каждой эскадрилье было по 10 самолетов, а всего в полку – 3 эскадрильи. Все наши машины имели серебристый цвет и несли бортовые номера крупно по бокам носовой части фюзеляжа и, чуть мельче, на киле.
Кроме бомбардировщиков 345-й ТБАП имел два Ту-4 – постановщика помех, оборудованных шумовыми установками с дополнительным оператором в составе экипажа. Их так и называли: «шумовики». Внешне такие самолеты почти не отличались, но в бомбоотсеках у них стационарно была смонтирована аппаратура для постановки помех. Кроме того, имелись устройства для выброса специальных патронов, начиненных иголками, облако которых создавало радиолокационные помехи. Самолеты-«шумовики» бомб не несли и в полете просто сопровождали строй бомбардировщиков, в случае необходимости заглушая наземные радиолокаторы.
Как уже было сказано, на туполевских машинах удавалось подлетывать и нам, техникам. Впервые такой случай представился еще в Лебедине, тайком от командира корабля. У меня были друзья – стрелки, командиры огневых установок, и перед полетом, я забрался к ним в кабину. Узнай об этом командир, всыпали бы нам всем, что называется, по защелку, ведь у меня не было парашюта. Если бы самолет упал, а в нем погиб посторонний человек, то это наверняка стало бы известно, и командира могли посадить. Но у нас ни одной катастрофы Ту-4 не было, самолет считался надежным, и я полетел. Летали не долго, полет проходил по кругу, а я пристроился в кормовой кабине, между блистерами стрелков. С передней кабиной нас связывал специальный лаз – труба, пронизывающая весь фюзеляж, но летчики, к счастью, ничего не узнали. Летали мы минут тридцать, высота была не очень большой, и кислородным оборудованием не пользовались. Самолет был устойчивым, в воздухе производил приятное впечатление. Позже приходилось летать и официально, на учения, когда полк перебрасывался на другие аэродромы. В такие полеты нам выдавали парашют и выделяли место в самолете. Доводилось летать и на Ту-4 в десантном варианте. В бомбоотсеках были демонтированы бомбодержатели (т.н. кассеты), вместо них настелен пол и сделаны железные лавки для десантников. Такой самолет мог брать на борт до 42 человек. Правда, летать в бомболюке мне не понравилось – слишком действовал на нервы грохот двигателей. Знаю, что долго эти машины не просуществовали. Но в начале 1960-х, во время перелета на учения в Североморск, чтобы забрать техсостав, использовали именно их. На самих учениях, техников естественно в полет не брали.
Конец карьеры Ту-4 в нашем полку пришелся на 1956-57 год. Самолеты переоборудовали в транспортный вариант и передавали в десантные войска. Для приемки машин оттуда прибывали инженеры и сменные экипажи. Работала комиссия, составляли акт, и самолеты улетали на новое место. Вместе с ними уходили наши борттехники и бортинженеры. Наступала эпоха реактивной техники.
Реактивная эра. Ту-16
Из описаний было известно, что еще во время войны советский летчик Бахчиванджи первым в стране совершил реактивный полет. Но о том, что наша авиация будет переходить на такие машины, не было и намеков. Только к 1953 году стало известно, что в ближайшее время полк получит реактивные самолеты. К тому времени мы уже видели на учениях первые Ил-28. Один из них даже садился в Лебедине. Интересная была машина. Действительно, создавалось впечатление, что это новое поколение летательных аппаратов. Примерно за год до приказа Главкома ДА мы уже знали, что будем осваивать Ту-16, хотя в то время их еще не видели. Никаких авралов в связи с переходом на новую матчасть не было, вся подготовка велась заранее.
Полеты на Ту-4 продолжались, а экипажи начали отправлять на переучивание и Рязань.
Для технического состава подготовка, в основном, проходила на месте, после получения машин. Хотя с точки зрения эксплуатации машина была не сложнее, чем Ту-4. Однако каждое новое поколение авиационной техники требовало все более высокой культуры обслуживания. Оборудование, в основном, стало радиоэлектронным. Особенно повышенное внимание к режиму обслуживания требовалось во время учебных тревог или в связи с осложнениями международной обстановки.
Сейчас уже трудно вспомнить, как в 1955 г. встречали первый Ту-16. Во всяком случае, как и с Ту-4, все тоже с любопытством высыпали на поле, когда он приземлился. Летный состав уже знал эти машины, документация на них тоже поступила заранее. Но все равно всем было очень интересно, особенно когда залезли внутрь по своим специальностям. Мы обнаружили всё совершенно новое. В том числе и фотооборудование. В штурманской кабине располагался фотоаппарат ФА-РЛ-1 для съемки изображения с радиолокационного прицела. Позднее этот аппарат был заменен на малогабаритный ФАРМ-2. Через нишу передней стойки шасси устанавливался аппарат АФА-42 для дневной, или НАФА-75 для ночной съемки. Позади находились дистанционно открываемые фотолюки. Дневные фотоаппараты тоже были новыми. Причем устанавливались они на автоматической качающейся установке АКА- ФУ. Помимо изменения направления оптической оси влево-вправо (для одновременного захвата полосы двойной ширины), он мог отклоняться назад при применении ФОТАБ ночью. На Ту-16 впервые параметры съемки регулировались автоматически в соответствии со скоростью и высотой полета, задаваемыми на командном приборе штурманом. Отснятые пленки мы передавали в фотолабораторию. Из склеенных кадров там делали огромные фотопланшеты, больше метра шириной, где местность изображалась крупным планом. Это позволяла очень мощная оптика: широкозахватный объектив для съемок с небольших высот имел фокусное расстояние 20 см, помимо этого имелись объективы с фокусным расстоянием 75 и 100 см с телескопическим устройством для высотной съемки. Ночные камеры имели постоянные объективы с фокусным расстоянием 75 см. Но ночные съемки применялись только для фотоконтроля результатов бомбометания в темное время суток. На такие задания обычно вылетало по одному самолету. Если же их было 2-3, то на каждый устанавливали ночной фотоаппарат и подвешивали по одному ФОТАБ.
Принцип ночного фотографирования основывался на том, что рядом с оптикой имелся фотоэлемент. При взрыве ФО- ТАБа (а он давал такую вспышку, что можно было ослепнуть), фотоэлемент через усилитель передавал сигнал на электромеханический спуск затвора камеры. Аппараты более поздних конструкций, НАФА- МК, имели отличия: во-первых, появилась электроника, а во-вторых – система компенсации сдвига изображения. Фотопленка у них автоматически перемещалась сообразно движению земной поверхности. Снимки получались как днем.
Менять аппараты под конкретные задачи по-прежнему приходилось вручную.
Между тем один АФА-100 вместе с кассетой был больше метра высотой и весил под 100 кг. Как и любая техника, бывало, что фотоаппараты ломались. Если по возвращении с задания штурман или командир корабля докладывали старшему технику, что какой-то агрегат вышел из строя, то тут нашему брату доставалось так, что можно было и к ночи не вылезти из самолета до полного устранения дефекта. Если отказывал фотоаппарат, мы снимали его и передавали в ТЭЧ, в цех по ремонту фотооборудования. Делать это приходилось не часто, так как камеры, в общем, были надежными.
Да и сам Ту-16 был очень надежной машиной. Вначале мы получали по два, может – три самолета в месяц. Но в течение полугодатода полк был полностью переукомплектован. Сперва имелось по 7 машин на эскадрилью, а года через два – уже по 10. Позже в каждую эскадрилью вошло по одному Ту-16 – постановщику помех.
За весь период моей службы в Сольцах случилась только одна катастрофа. Причину установить не удалось. Самолет упал прямо за городом, в Молочковый бор, экипаж, погиб. Аварии и отказы, конечно, случались. Особенно запомнилась одна из них, произошедшая из-за недостаточной прочности фюзеляжа в районе т.н. одиннадцатого шпангоута. Он находится как раз на уровне воздухозаборников двигателей. Несколько раз у первых самолетов по этому шпангоуту при ударе о землю на посадке отваливалась кабина. Если не изменяет память, в Полтаве по этой причине погиб экипаж. В Сольцах это случилось днем, буквально на наших глазах. Ту-16 сел, но в конце пробега мы вдруг увидели, как кабина медленно отворачивается от фюзеляжа. Самолет продолжал катиться, когда носом ее развернуло к стойкам шасси и потащило по бетону на жгутах. От трения возник сноп искр, и только чудом машина не загорелась. Видимо, топливная система не была повреждена. На левом кресле, командиром корабля сидел ГСС полковник Г.Г. Агамиров – инспектор по технике пилотирования. Был он южных кровей, прошел всю войну и обладал редкостным хладнокровием. Весь экипаж отправили в госпиталь, а он, выбравшись из лежащей на боку кабины, только выругался (мол, опять чуть не убили), спокойно сел в машину и уехал на КДП (командно-диспетчерский пункт). Остальных пришлось вытаскивать через люк и отправлять в Ленинград для психологической реабилитации. После этого случая вышел приказ по Дальней Авиации полеты на Ту-16 приостановить. С Казанского и Воронежского заводов в войска отправились бригады, которые прямо в частях усиливали злополучный шпангоут дюралевыми накладками. К сожалению, многие дефекты в нашей авиации устранялись на крови.
Из книги Малая скоростная автоматизированная подводная лодка-истребитель пр. 705(705К) автора Автор неизвестенВоспоминания командира К-123 контр-адмирал А.С.Богатырев, в прошлом – командир АПЛ проектов 705 и 705КВ декабре 1977 г., после завершения заводских и государственных испытаний в Белом море, в основной пункт базирования прибыла головная АПЛ 19* К-123 пр.705К, и экипаж начал отработку
Из книги Шелест гранаты автора Прищепенко Александр БорисовичВоспоминания командира К- 493 пр.705К капитан 1 ранга Б.Г.КолядаВ 1971 г. после окончания минно-торпедного факультета ВВМУ им. М.В.Фрунзе я получил назначение командиром торпедной группы ДПЛ Б-94 пр.641. Лодка тогда входила в состав 211-й БПЛ 4-й эскадры СФ.В то время ПЛ длительное
Из книги Мир Авиации 2000 01 автора Автор неизвестенВоспоминания командира К-432 пр.705К капитан 1 ранга Г.Д.Баранов, в прошлом – командир К-432 пр.705КДля меня писать об АПЛ пр.705 – это все равно, что выносить приговор своей жизни.О том, как решались технические проблемы, рассказали другие. А для меня "705-й проект" начался в декабре
Из книги автора5.11. Воспоминания о быстрых гармониках Хотя по «приказу двух министров» СВМГ должен был разрабатываться во ВННИИЭФ, этому важнейшему устройству уделялось значительное внимание и в ЦНИИХМ. Теоретик М. Щелкачев рассматривал различные варианты работы СВМГ, в том числе и на
Из книги автораЗаписки технаря Александр МАЛАНКИН МоскваСлужбаПо окончании Московского энергетического института, в апреле 1982 года я был призван на службу в Вооруженные силы СССР. На военной кафедре института из нас готовили технический состав для Военно-воздушных сил, мы получали
Виктор НАЗЕМНОВ
Наземнов Виктор Петрович (род. в 1935 г.), генерал-майор в отставке, начальник отдела кадров политуправления округа в 1978-1982 гг. В Советской Армии с 1954 г. Окончил Энгельсское военное зенитно-артиллерийское училище, Военно-политическую академию им. В.И. Ленина. В Московском округе ПВО с 1968 г. работал в должностях: заместителя командира полка по политической части, начальника политотдела зенитного ракетного полка, ст. инструктора, начальника отдела кадров, инспектора отдела организационно-партийной работы политуправления, начальника политотдела 16-го корпуса ПВО. Закончил службу начальником политотдела частей и учреждений Войск ПВО страны. Награжден орденом "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" III степени, многими медалями Союза ССР.
ВОСПОМИНАНИЯ О СОВМЕСТНОЙ СЛУЖБЕ
Подходил к концу 1971-й год. Ноябрь месяц - пора подведения итогов за текущий и подготовка к новому учебному году. А это: планирование на зимний период обучения, подготовка учебно-материальной базы, для офицеров и прапорщиков составление планов личной подготовки. При этом продолжается повседневная жизнь боевой части: боевое дежурство, караульная и внутренняя служба и многое другое.
У меня, начальника политотдела зенитного ракетного полка, забот хватало. Ноябрьские дни коротки. С темна и до темна на работе. Хотя она начиналась в 8 утра и заканчивалась в 20.00, что считалось нормой, все равно времени не хватало из-за текучки, да и "вводные" отнимали много времени.
Нашу часть развернули на том месте, где во время Великой Отечественной войны, располагался истребительный авиационный полк. От авиаторов остались кое-какие каменные постройки. В них теперь находились столовая, двухэтажная казарма, складские помещения. Различные службы, штаб, политотдел размещались в обычных для войск ПВО постройках типа "ДЩ", которые в шутку расшифровывали, как дощато-щелевые. Топить приходилось много, но тепло быстро улетучивалось. Поэтому истопник был не последним человеком в обеспечении жизнедеятельности воинской части.
Очередной ноябрьский день ничем не отличался от предшествующих, если не считать того, что зима торопилась, и в конце ноября уже лежал снег. В природе сразу стало как-то просторнее и строже. Припорошило снежком и наше поле, которое отделяло поселок деревообрабатывающего комбината от полка. На его окраине находились несколько домов, в которых жили командир полка майор Базанов Вениамин Григорьевич, некоторые офицеры штаба и моя семья. Какие-то 10 минут - и ты на работе. Можно успеть и на обед сбегать. Остальные офицеры и прапорщики жили в бывшем авиационном поселке, домиках коттеджного типа, при каждом из которых имелся небольшой огородик.
Правда, постройки обветшали и требовали постоянного ремонта. Холостяки получали жилье в 2-х этажном ДОСе, основательно продуваемом всеми ветрами. В военный городок их доставлял штабной или рейсовый автобусы из поселка Савелово. В те годы Волга, на берегу которой размещался полк, отделяла старинный русский город Кимры от станции и поселка Савелово. Мост построили позже. А тогда существовала лишь паромная переправа. Зимою прокладывали ледовую дорогу. До Москвы добирались поездом с пересадкой в г. Дмитрове и приезжали на Савеловский вокзал. Путь занимал около 4-х часов.
Люди привыкали и приспосабливались. Чистый воздух, сосновый бор, в котором находился штабной городок, и соседство с Волгой украшали жизнь и создавали у офицеров, прапорщиков и членов их семей оптимистический настрой и желание служить в этом месте. Некоторые офицеры, став за время службы заядлыми рыбаками, ухитрялись даже в обеденное время, а двух часов на обед вполне хватало, еще и порыбачить в районе ДОКа, где Волга имела глубокий залив.
Ноябрьское утро не предвещало ничего необычного. После небольшой пробежки и завтрака я пришел в политотдел и вместе с офицерами занялся планированием работы на полгода. Заместитель майор Муравьев Владимир Иванович, пропагандист майор Кольцов Сергей Петрович и помощник по комсомолу старший лейтенант Москалев Виктор Григорьевич занимались составлением планов личной подготовки.
Около 11-ти раздался звонок. Дежурный по КПП доложил о приходе какого-то полковника в авиационной форме. К нам периодически приезжали офицеры из округа не только в артиллерийской форме.
Я выбежал из штаба и увидел энергично шагавшего мне навстречу молодцеватого полковника. Как положено, представившись, услышал в ответ: "Полковник Шашков".
Откровенно, я был удивлен и встревожен. В войсках многие знали начальника отдела кадров политуправления округа, строгого, требовательного, я бы даже сказал, придирчивого и щепетильного человека. За эти качества его называли "железным канцлером" и не очень напрашивались на общение с ним. За высокий профессионализм, скрупулезность в кадровой работе он пользовался полным доверием генерал-полковника Николая Васильевича Петухова, члена военного совета - начальника политуправления округа. Позже я узнал, что Н.Н. Шашков "прошел" проверку у Н.В. Петухова еще во время войны в КНДР. Так что для моего напряженного состояния основания были. Да и приезд такого "окружника" в одиночку не мог быть простым прогулочным выездом.
У полковника были стремительная легкая походка и цепкий, пристальный с прищуром взгляд голубых глаз. Он прошелся по легкому морозцу, и румянец играл на щеках тщательно выбритого лица. Всем своим видом он вызывал симпатию и доверие.
Николай Николаевич, как он просил себя называть, рассказал мне о том, что эти места ему хорошо знакомы со времен войны, когда он юным авиамехаником проходил здесь службу в истребительном авиационном полку. Тогда ему поручали обслуживание самолета командира полка полковника П.Н. Двирника. Он активно участвовал в общественной работе, являясь секретарем комсомольской организации звена управления и, как член бюро ВЛКСМ полка, получал немало заданий от своего тезки Николая Карелина. Потом служба не раз скрещивала их пути, пока не привела под одни "знамена" в округе.
Николай Николаевич сначала поинтересовался, чем я сегодня занят, посмотрел, как идет перспективное планирование, дал несколько дельных советов, с учетом опыта своей работы замполитом зрп С-25, а потом попросил пройтись с ним по городку. В заключении прогулки он предложил мне заняться своими делами, а ему дать возможность прогуляться по бывшему аэродрому и местам стоянок самолетов. С той поры прошло около трех десятков лет, и все заросло кустарником и деревьями. Снежок прикрыл опавшую листву и шагалось легко, свободно. Я заметил, что он одет не для такой прогулки, но полковник отшутился. Договорились, что встретимся за обедом. Прошло не более получаса, как мне из дома позвонила жена, сообщив, что у нас гость.
Оказывается, Николая Николаевича интересовали не только мои служебные, но и семейные дела. Гость спросил у жены: "Чем занимаетесь?" - и услышал: "Делаю вино". Он хмыкнул, но ничего не сказал. Вроде, чем еще заниматься жене замполита в дополнение к ее музыкальному образованию. Проходя с порога, внимательно просмотрел книги и журналы, что лежали на тумбочке. Обратил внимание на общий порядок в квартире, не оставил без внимания ни полок с книгами, ни пианино. Заглянул в обе комнаты. Проверив мои "тылы", к обеду он вернулся в штаб.
Во время обеда он дружелюбно шутил, но при этом задавал пытливые вопросы о положении дел в полку, выслушал характеристику командно-политического состава. Из вопросов явствовало, что он уже имеет хорошую информацию о коллективе полка и лишь подтверждает какие-то свои сложившиеся выводы. В порядке объяснения он сказал только то, что хотел убедиться в правильности моего переназначения с полка С-25 на полк С-200.
В беседе я подтвердил, что в политотделе работать интереснее, чем замполитом части. На том и расстались.
Полтора года в предшествующей должности многому меня научили. На сборах в корпусе мои коллеги обычно шутили: "Как там у вас дела в "погореловском" театре?" Действительно, "гореть" приходилось часто. То ли это имело отношение к фамилии командира полковника В.М. Погорелова, то ли слабой была действенность воспитательной работы. Первые после академии годы по происшествиям и предпосылкам к ним были уж очень "урожайными". Некоторые молодые офицеры и сверхсрочники лихо гоняли на своих мотоциклах в пьяном состоянии, при этом часто разбивались. Командир панацеей от всех бед считал ужесточение контроля и всевозможные ограничения. Он никому не доверял, всего боялся и перестраховывался. Даже заместители у него находились под подозрением. Любовью и уважением он не пользовался. Первый вопрос, заданный мне при знакомстве после прибытия из академии - "Кто у Вас в Москве?", показал: и я здесь не буду исключением. Мой ответ: "ЦК КПСС, Главпур и политуправления вида и округа..." - его явно не удовлетворил. Он остался при своем мнении: без "руки" на полк не назначают.
В процессе работы я мысленно часто уходил в годы студенчества. Вспоминался наш дружеский новогодний розыгрыш. Под новый 1968 г. - год выпуска из ВПА им. В.И. Ленина, каждому слушателю курса инициативная группа выдала шутливые пожелания. Так, майору А.П. Закружному одному из лучших слушателей, который прибыл с Дальнего Востока, было сказано: "Ждет Восток. Ты был там нужным. Торопись, майор Закружный".
Судьба и начальники распорядились так, что мы оба прибыли в 10-й корпус: он - под Зеленоград на "ближнее" кольцо, я - под Дмитров на "дальнее". Когда ему первому поступило предложение на должность начальника политотдела 200-го полка в Борки, он воспринял это, как наказание и ошарашил начпокора генерала И.П. Михалевича вопросом: "За что?" Я же, руководствуясь с лейтенантской поры советом начальника разведки озад мудрого капитана А.Я. Израйлит "от предложений на более трудную работу никогда не отказываться", поехал в деревню Борки, а Закружный - в политотдел армии. Я ни разу не пожалел и только благодарил судьбу за такие повороты в жизни. К тому же удаленность от политотдела корпуса и более емкие права и обязанности начальника политотдела меня сразу привлекли.
В армии по корпусам тогда очень широко использовался принцип "короткого поводка". При необходимости и без оной начальники, используя разветвленную проводную связь, устраивали, так называемые "циркуляры", аналогичные селекторным совещаниям на железной дороге. Начальник, сидя у себя в кабинете в окружении своего аппарата, одновременно ведет разговор со всеми непосредственно подчиненными ему должностными лицами, дает им указания, выслушивает доклады, а зачастую и устраивает разносы, раздает поощрения и наказания. Меня такая форма инструктирования-накачки, недоверия и опеки всегда раздражала и угнетала. Иной раз доходило до курьеза. Как-то перед Новым годом, проводя очередной циркуляр, Иван Прокопьевич Михалевич, которого уважали и даже любили в войсках за беспокойный, но демократичный характер, первым делом спросил у замполитов полков: "Вы, видимо, все уже знаете, что завтра Новый год? - и далее продолжал: - В этой связи, не забывайте, что у нас сухой закон и на "огоньках" поддерживайте соответствующий порядок". Далее пошло изложение того, что ему приготовили политотдельцы.
Надо сказать, что 200-километровое удаление от Долгопрудного и генерала Михалевича освободило меня от циркуляров и прибавило самостоятельности в работе. Только иногда долетали сюда "ласточки" - вести из корпуса. Как это было однажды, когда я получил на папиросной бумаге (она позволяла на машинке изготовить больше копий) строгое указание за подписью заместителя начальника политотдела полковника М.Е. Гуляева "о недопустимости безответственности и исключительной личной неисполнительности с предупреждением о наказании в дальнейшем". На мой вопрос по телефону я получил разъяснение: "Политотдел пока не имеет к Вам претензий, а бумагу прислали, как и другим, для профилактики".
Конечно, не всегда помогали большие расстояния от Москвы. Так, мой приход в политотдел не остался "незамеченным" для политотдела Армии. В первый же месяц пребывания мой заместитель и инструктор по партийному учету "организовали" мне взыскание от генерала В.А. Гришанцова, за подмену специальной мастики для печатей простыми чернилами. Несколько бланков партийных документов было испорчено. Что заслужил, то и получай...
Вскоре я понял, что не зря приезжал авиационный полковник из Москвы. А я же, вернувшись в полк с вокзала, весь отдался текущим делам с учетом начала учебного, а потом и календарного 1972 г. В марте пришло сообщение о новом повороте в моей жизни. Я получил назначение старшим инструктором отдела кадров в Москву. И началась моя перестройка на кадровика. Обучался всем канцелярским тонкостям, ибо без черновой работы в кадрах нельзя. Научился тщательно, скрупулезно выполнять все операции кадрового делопроизводства. А когда осваивал работу на печатающей машинке (о компьютерах мы еще не слышали), то одна сотрудница сказала: "Учитесь, учитесь, глядишь, как В.В. Кондаков, генералом станете". Ну, как в воду глядела... Намного позже, когда я прошел 4-годичную выматывающую аппаратную выучку, Николай Николаевич в минуты откровения говорил мне: "Не повторяй моих ошибок, будь более решительным в принятии решений, не держись за Москву, иди на большие должности".
Действительно, жизнь идет по кругу. В марте 1962 г. из политотдела 20-го корпуса ПВО (г. Пермь) меня назначили в комсомольский отдел политуправления УрВО (г. Свердловск). И вот опять март месяц, десять лет спустя, я прибыл к новому месту службы в политуправление, но уже Московского округа ПВО. Знаменитое историческое место - Кирова, 33 (ныне Мясницкая), а рядом, во дворе - Сталинский домик во время Великой Отечественной войны (потом и поныне) - приемная министра обороны. С душевным трепетом я переступал порог здания штаба и считал большим праздником тот день, когда мне оформили постоянный пропуск.
Меня представили отделу. Все его сотрудники пока были недосягаемы для меня, как профессионалы кадровой работы. Я же к тому времени знал только то, что здесь готовят предложения и документы, определяющие судьбу офицеров для назначения, выдвижения, присвоения воинских званий, направления на учебу. О других сторонах деятельности я тогда и не слышал.
Теперь совсем рядом находились: матерый кадровик - заместитель начальника отдела Михаил Григорьевич Арсеньев, ведавший заменой и политсоставом радиотехнических частей - Петр Андреевич Саушкин, направленец на внешние корпуса (Ярославский и Ржевский) и все авиационные кадры - Владимир Николаевич Воробьев, занимающийся вопросами мобилизационной работы и частями окружного подчинения - Владимир Александрович Выпов, Мой предшественник Виктор Федорович Глушенков, выдвиженец из 1-й Армии, вел кадры политсостава Армии. Энергично освоив должность в отделе, заслуженно получил назначение в отдел оргпартработы инспектором по ЗРВ. В отделе работали два гражданских сотрудника. Великие доки в своем деле. Это инструктор по учету кадров, совмещавшая по собственной "инициативе" работу на печатающей машинке, И.А. Клебанова. Не очень удачный эпитет для женщины, но это так - мужественная женщина, стоик. Заведующий учетом подполковник в отставке П.Е. Чуркин. Эти люди заслуживают того, чтобы о них сказать особо.
Ирина Александровна, благодаря своей неуемной энергии, исключительной памяти, почти не уступала в знании окружных политработников даже Н.Н. Шашкову. К тому же, если ее хорошо попросить, что обычно и делали все офицеры отдела, Ирина Александровна могла молниеносно исполнить любой кадровый документ, причем с высочайшим оформительским качеством и 100%-й гарантией грамотности.
П.Е. Чуркин служил секретарем военного совета у Александра Ивановича Покрышкина. О его выражениях, переходящих в разряд анекдотов, среди ветеранов политуправления ходили легенды. Человек очень деликатный, старой школы воспитания, как правило, выдержанный и терпеливый, когда требовались разъяснения по кадрам, он мог мгновенно прийти в ярость и наговорить дерзостей. Эта скрытая пружина срабатывала только тогда, когда кто-либо посягал, по его мнению, на честь и достоинство любимой футбольной команды, за которую он болел всю жизнь. Не случайно он имел кличку "Торпедо", чем и гордился. Но все разговоры на эту тему обычно были безобидными и Петр Егорович "не заводился". Однако встречаясь перед очередным партсобранием с Н.В. Петуховым, Чуркин не терпел выпадов в адрес команды даже от него. Начальнику, видимо, нравилось дразнить фаната - болельщика, а тот в ярости переходил на оскорбления именитого генерала.
Каждый офицер отдела был неординарной личностью и имел интересные особенности.
Владимир Александрович Выпов, прослужив в окружных частях и политотделе, их объединяющем, пройдя "Гаринскую школу" (полковник Гарин Яков Иванович, активный участник Великой Отечественной войны, известный в войсках ПВО руководитель политоргана), умел выходить из самых затруднительных ситуаций, хорошо знал и поддерживал дружеские отношения с офицерами и служащими штаба, отделов и служб округа. Как рыба в воде уверенно чувствовал себя в учреждениях тыла и военторга. Там это ценили. На завершающем этапе службы, пройдя кадровый аппарат Главпура, получил приглашение и еще долго работал в управлении военной торговли округа. О Выпове можно говорить много и привести не один интересный случай. Но так, как он умел рассказывать и развеселить любой коллектив, другим дано не было. Просто надо было быть рожденным для этого. Достаточно сказать без преувеличения, что он, находясь на застолье, не умолкая и не повторяясь, мог весь вечер, рассказывать один за другим веселые анекдоты. За время совместной службы не могу вспомнить такой день, чтобы Выпов был хмур и неприветлив. Он имел необыкновенный дар положительного общения с людьми. Я весьма благодарен ему залу школу, которую прошел с ним в процессе совместной работы, тем более, он передал мне свое, весьма специфическое направление - мобилизационную работу. Наведя порядок в документах, в учете кадров по военному времени, он со спокойной совестью стал работать заместителем начальника отдела после увольнения М.Г. Арсеньева.
Кстати, об этом ветеране. Кадровик старой школы, человек прямой, откровенный, не очень жесткий, даже либеральный, за что ему нередко доставалось от начальника. О некоторых эпизодах его службы в отделе ходили шутки. Как-то Главпур проверял работу отдела. А в те времена в наборе у проверяющих всегда был "дежурный" вопрос к любому начальнику: "А как вы знаете своих подчиненных? Назовите дни их рождения". Михаил Григорьевич, при случае не отказывавший себе в возможности отметить очередное звание или день рождения сотрудника чаркой, почувствовал в вопросе подвох. Это был период кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Поэтому он стал горячо убеждать проверяющего, что в отделе сухой закон и дни рождения не отмечаются застольями. Хотя, чего греха таить? И кадровики вне службы не отказывали себе в возможности расслабиться.
Несколько слов о В.Н. Воробьеве, с которым мы сидели за столами напротив. Поначалу он не питал ко мне симпатии и доверия. Причина была во мне. Потому как я, несмотря на его старшинство (в 7 лет разница) не упускал возможности его "зацепить". А он не позволял такого даже равным по должности и возрасту, мог долго поддерживать в себе недружеский настрой за эти мои козни. На вечере, где отмечали присвоение мне звания "полковник" он сказал: "Виктор, я никак не ожидал, что ты пригласишь меня на этот вечер".
Прошли десятилетия. У каждого из нас служба шла своим путем. Недавно мы, бывшие политуправленцы, проводили Владимира Николаевича в последний путь. А за год до этого к 75-летию, поздравляя его в госпитале, я описал в рифме всю его жизнь от техника до замполита основного факультета академии Генштаба. Долгое время перед этим он руководил парткомом Главпура. Но первые мои шаги в отделе кадров прошли при его активном и положительном критическом воздействии. Могу с полной ответственностью сказать, что он способствовал быстрому становлению меня в новой, необычной и сложной должности.
Более тридцати лет минуло с той мартовской весны, а правдивая шутка, проверенная не раз жизнью, хорошо помнится. Говорили, что кадровая работа каторжная, но сладкая. В том, что каторжная, мы удостоверялись каждый день, а сладость так и не почувствовали.
Наш начальник Николай Николаевич, я думаю, не только мне говорил, когда предлагал работать в отделе, что от кадровика, как ни от кого другого, требуется самоотверженность.
Он сам, прежде всего, был подтверждением этого. И когда мы приходили на службу, даже в ранние часы, начальник был уже в кабинете в облаках дыма. Задерживаясь допоздна, уходили с работы, а Шашков все еще работал. Было непонятным: есть ли семья, личная жизнь. И только потом, познакомившись и сблизившись, став настоящими единомышленниками, мы поняли, что Николай Николаевич жил и служил во имя дела и своей работы.
Но это было потом. А тогда вслед за представлением в отделе последовало знакомство со всем коллективом управления. Встав на партийный учет в политотделе штаба у Ивана Владимировича Макерова, бывшего летчика, начальника политотдела авиационной дивизии, а затем Горьковского корпуса ПВО, я даже не мечтал и посчитал бы большой наглостью думать, что, аттестованный на политотдел корпуса ПВО с должности начальника отдела кадров политуправления, буду еще что-то выбирать. В те времена, если бы я кому-то открылся в том, что мое горячее стремление работать в войсках пересилило предложение стать инструктором отдела административных органов ЦК КПСС, меня бы осмеяли или просто не поверили. А с генералом Макеровым мы еще не раз обсуждали кадровые проблемы, но не думали, что я пойду по его стопам и пройду большую школу в 16-м корпусе ПВО, проработав почти 7 лет начпокором, получу очередное воинское звание "генерал-майор".
Опережая последующие события, кратко остановлюсь на Горьковском периоде службы. Самостоятельная высокая и ответственная должность начальника политического отдела корпуса ПВО стала для меня большим испытанием. Большой коллектив офицеров и служащих управления корпуса, почти два десятка частей различных родов войск и назначений заставляли многому учиться и вкладывать максимум усилий в дела. Много времени уходило на работу в истребительных авиационных полках и частях обеспечения, особенно в Правдинске. Полк постоянно осваивал новейшие типы МиГов. Здесь же проходили и войсковые испытания, доводка техники в процессе ее освоения. Заводчане из Горького считали полк своим цехом и заводской лабораторией. Анализируя состояние партийно-политической работы, я одновременно вникал во все тонкости жизни частей гарнизона. Присутствовал на полетах и разборе их, занятиях, тактических учениях, различных мероприятиях воспитательного процесса. Вместе с командиром полковником Г.В. Гоголевым и начальником политотдела А.В. Потеминым "выбирали" узкие места в обучении и воспитании. В работе с людьми сложностей не возникало. На мое стремление глубже войти в жизнь авиаторов, оказывать им необходимую помощь в решении стоящих задач, люди отвечали доверием и не скупились на поддержку. Через Правдинский аэродром была прямая связь с верхами. Большие начальники не любили приезжать поездом и, как правило, прилетали самолетом. Поэтому встречи и проводы в гарнизоне отрывали много рабочего времени у руководства корпуса.
За шесть с половиной лет в должности я работал с В.А. Артемьевым, В.И. Ожигиным и В.В. Костенко, которые находились в должности командира корпуса.
Владимир Александрович Артемьев, выросший до генерал-лейтенанта и впоследствии назначенный заместителем начальника Калининской (ныне г. Тверь) ВКА ПВО, произвел на меня неизгладимое впечатление. Человек глубокого аналитического ума, большой воли и твердого характера рожден был для армейской службы.
Высоко эрудированный, культурный и образованный. Способный от природы, все усваивал без особых усилий, вместе с тем отличался необычайным трудолюбием. Деликатный и тонкий в обхождении. Имея большую власть, никогда не использовал ее во вред людям, не выделял их по должностному положению. Всегда помогал всем, кто в этом нуждался. На первый взгляд суровый и мрачноватый, с густыми насупленными бровями, а на деле исключительно душевный и доброжелательный.
Своим внимательным и цепким взглядом глубоко проникал в человеческую сущность и редко ошибался в людях. С ним работалось легко, интересно, было чему поучиться. Он не терялся в любой сложной обстановке, а в боевой работе мог сконцентрироваться до предела. Пользовался авторитетом и уважением и в корпусе, и во всех верхних эшелонах. С ним советовались все, включая и старших начальников. Я полагал, что у него большое будущее. Но несчастный случай на служебном автомобиле, когда он получил серьезные травмы, помешал его службе. После излечения Владимир Александрович уволился из кадров. Все, кто его знал, служил с ним, благодарны судьбе за то, что она свела их в жизни.
Виктор Иванович Ожигин, сменивший В.А. Артемьева, продолжил эстафету ратных дел командиров 16-го корпуса. Своим трудолюбием, энергией, беспокойностью увлекал личный состав на качественное выполнение стоящих задач. Его инициатива и дотошность не знали границ. Он не растерял достижений предшественника ни в боевых делах, ни в работе с людьми. Умело опираясь на своих заместителей, Павла Андреевича Горчакова, начальника штаба Эдуарда Николаевича Ясинского, успешно руководил подчиненными войсками. Все мы работали с азартом, строили отношения на полном откровении. От ответственности никто не уходил.
Политотдельцы от нагрузок не отлынивали, старались работать, не отставая от жизни. Всем им благодарен я за учебу, помощь и разделение тягот нашей работы с людьми.
Мой предшествующий опыт полковой службы помог мне успешнее работать в корпусных частях. Как известно, легче учить на собственном примере, да и люди тогда больше верят. Бездоказательная метода "делай так, как тебе говорят" всегда являлась самой порочной. Ею в совершенстве владели люди, не имеющие войсковой практики, "проскочившие" без труда на различные штабные должности. Именно поэтому, не только я, но все, кто работал под командованием молодого майора В.Г. Базанова, верили ему и охотно шли на различные инициативы в деле совершенствования боевой готовности, будь то строительство хранилища для ракет № 61 или повышение эффективности боевого управления на КП зрп. У него, также как и у В.А. Артемьева, сильными сторонами в работе были строгий контроль, системность и высокая требовательность. В их умении все разложить по полочкам, логически осмыслить, найти решающие доводы, равных им я не встречал. Поэтому, встретив В.Г. Базанова в звании генерал-лейтенанта и должности помощника командующего округа по вооружению, я не удивился.
Вениамин Григорьевич в период становления полка находил деловой контакт, имел дружеские отношения и с А.И. Асеевым, прошедшим Великую Отечественную войну, из-за которой он так и не сумел получить высшее образование, но дослужил до "полковника", и сменившим его на штабе полка, способным инженером М.Н Прокофьевым, позже возглавившим службу вооружения 1-й Армии. У всех нас в ту пору, в том числе и у В.Г. Базанова, возникали сложности только в том, что Майк Николаевич становился неуправляем лишь тогда, когда на досуге получал возможность исполнять опереточные арии. Голос ему позволял, да и выносливости хватало. Если его не останавливали, он мог петь до тех пор, пока у слушателей не выдерживали нервы. И все-таки, я сожалею, что не сделал ни одной записи его импровизаций.
Но в ту бытность порою всем нам было не до песен. Первый выезд на Балхаш для выполнения боевых стрельб. Все сработало: и люди, и техника. Отличная оценка. Уже на радостях хотели нарушить "сухой закон" полигона. Но тут не очень добрый вестник, которым часто выступал капитан из особого отдела: "В полку пожар. Сгорел весь парк боевых машин". Но на то и командир, чтобы не теряться в сложной ситуации: "Спасибо за информацию, - ответил он, - приедем, разберемся. А пока что будем выполнять очередные стоящие задачи так, как ничего не случилось".
В поисках причин и виновных в части перебывало много "гостей". Как сейчас, помню приезд в Борки комплексной группы офицеров - проверяющих из штаба и политуправления. Коллектив полка еще не совсем опомнился от происшествия в автопарке и грозного приказа в этой связи, как нагрянула неожиданная очередная проверка. Не секрет, что обо всех плановых проверках с "верхов" в войсках обычно знали. Телефон "доверия" в округе работал исправно. А тут нежданно-негаданно, да столько народа.
Поработав не один день, и не найдя "криминала", политуправленцы: лектор А.Н. Шумаков, старший инструктор комсомольского отдела А.А. Чайка и возглавлявший их неприступный инспектор А.П. Марков (получивший за внешнее сходство кличку "Охлопков") признались в том, что намеревались ехать в другое место. Но проводивший инструктаж Н.В. Петухов в конце занятия неожиданно спросил: "А у кого сгорел автопарк, пока они находились на полигоне?" Ему ответили. Он и перенацелил: "Вот и езжайте к Базанову и Наземнову".
Подопечные войска, бессильные как-либо воздействовать на такую "плановость", могли только подшучивать, мол, нет порядка в этом "птичнике", имея в виду сочетание сразу нескольких фамилий (Петухов, Воробьев, Чайка и Курятов). Поток воспоминаний бесконечен. Уверен, что даже в отдельной книге их все не вместить. И все это - люди, люди...
Возвращаясь к началу моей службы в Москве, вспоминаю. При вхождении в должность в помощи и советах мне никто не отказывал. В числе моих наставников оказался добрейшей души человек, светлый образ которого я сохраню до конца жизни. Это Виктор Александрович Федоров. Политработник с большой буквы. И в радости, и печали он всегда был рядом. В тот напряженный начальный период он первым протянул руку помощи и привел меня в инспекторскую, так называли самую большую комнату у нас на третьем этаже, где сидело 6 офицеров. За спиною у каждого была большая жизнь в политработе. Без назидания, как старший брат младшему, он рассказал о жизни и службе в политуправлении, успокоил, мол, "не боги горшки обжигают", и обещал постоянную помощь и поддержку. И эти слова он подтверждал всегда, пока был жив. Сколько я помню выездов под его руководством, как начорга, и при его участии, В.А. Федоров для всех служил маяком на запутанных путях бумаготворчества. Он свободно обращался с авторучкой и бумагой, не робел перед ними, умел найти нужное, емкое и умное слово, от которого шел запев всего доклада или выступления.
Великий опыт оргпартработы, глубокого проникновения в человеческую психологию позволяли ему успешно работать начоргом политотдела Армии, политуправления округа, кадровиком в Главпуре, и, наконец, секретарем партийной комиссии в округе. Об его мудрость раскалывались и грубость, и интриги разных военных чиновников. Он не боялся авторитетов именитых начальников в генеральских мундирах и был выше их амбиций, служа только людям и делу. Уйдя в отставку и занимаясь общественными делами, продолжал цементировать наше ветеранское товарищество и был генератором различных идей. Эта книга воспоминаний - дань его неутомимости, ибо он первым и не раз выступал с инициативой подготовки и издания ветеранских мемуаров.
Признаюсь, только такие люди позволяют найти равновесие в трудную минуту. А такое случилось однажды со мною. Мне поручили в первый раз подготовить план выезда группы офицеров управления. Вроде, и дело-то несложное. Потом приходилось составлять множество самых различных планов. Но тогда по молодости я почему-то стал заниматься текучкой кадровой работы и не рассчитал время. Прозвучала команда на инструктаж, а плана не было. И тут на меня напал колотун. Бремя ответственности мне показалось таким невыносимым, что меня стала бить дрожь, подобие лихорадки, и не отпускала несколько минут. Не подвернись с помощью сослуживцы, я не знаю, чем бы для меня это кончилось. Такого состояния ни до, ни после я не испытывал.
Но жизнь входила в рабочее русло. Как положено, составив план вхождения в должность, стремился побыстрее его реализовать. Имелся еще план профессиональной и идейно-теоретической подготовки. Не говоря уже о том, что каждый инструктор вел объемистую кадровую книгу, где, как в сегодняшнем компьютере, можно было найти многое. По каждому политработнику делали комментарии, характеристики особенностей, включая семейное положение и вредные привычки, плюс наблюдения. Из этого складывалась объективная характеристика.
Хоть и очень редко, но случались ошибки в назначении. Не все начальники сдерживали напор протекционистов разных уровней, желающих пристроить своих "кандидатов" поближе к столице без учета их способностей и возможностей. Это была, на мой взгляд, самая большая трудность в работе кадровиков политуправления. Не новость, каждый начальник старался прихватить с собою тех, кто перед ним отличился на прежнем месте службы, будь то Урал или Север. В бытность Н.В. Петухова и Н.Н. Шашкова растили и выдвигали заслуживающих этого окружных политработников и меньше со стороны. Шло большое движение кадров. Они не старели, не засиживались.
Вспоминается строгий разговор в политуправлении Войск ПВО при назначении меня начальником отдела кадров. Требовали прекратить "порочную" практику опоры только на окружные кадры и не чинить препятствия начальникам, желающим выдвигать своих, проверенных людей. Требование учел, но то, чему учил Н.Н. Шашков, оставалось руководством к действию - в первую очередь "двигать" свои, окружные кадры.
И еще об ошибках. Темным пятном осталась в памяти волокита с письмами и жалобами и, в конце концов, увольнение из армии своего однокашника по учебе в академии Леонида Бедрицкого. Ошибка была давнишняя, когда его отбирали на ротного политработника в РТВ еще до академии. Человек не обладал необходимыми качествами, дослужив до начальника политотдела базы, готовился к очередному званию "полковник", но не захотел установить деловые отношения с командиром части. Ни разговоры, ни уговоры не действовали. Был уволен.
При Н.Н. Шашкове инструкторам предоставлялась полная свобода в предложениях кандидатов на выдвижение. Практиковались короткие совещания в отделе, когда все сообща предлагали кандидатов из своих направлений на какую-нибудь освободившуюся большую должность. Для более глубокого и детального изучения проводились выезды на места службы в части и подразделения. Так было и со мною. Доверяя инструкторам, начальник и заместитель редко выезжали с этой целью. Руководство управления полностью доверяло начальникам отделов, особенно, если они подбирали офицеров в свои коллективы. Так, из 1-й Армии в наш отдел последовательно были назначены: Виктор Васильевич Пере-возников, Анатолий Иванович Жуков и Юрий Михайлович Кулагин. Предпочтение отдавали тем, кто окончил ВПА им. В.И. Ленина и "прошел" полк. Виктора Григорьевича Никулина рассмотрели в отдел, как кадровика-профессионала. Как-никак, за его спиной работа начальником отделения кадров политотделов 10-й и 1-й Армий, где он с "азов" прошел кадровую науку на практике. Он не делал для себя новых открытий в отделе, как я. Еще находясь в Балашихе, уже консультировал нас по армейским кандидатам на выдвижение. Даже потом, уйдя в отставку, постоянно служил "палочкой-выручалочкой" всем, кто не мог найти какую-то информацию по кадрам Войск ПВО. Честнейший и самоотверженный человек, всегда отзывался и приходил на помощь по любому поводу. Был нежным воспитателем своих детей, многочисленных внучек и внучат.
Его скоропостижная смерть потрясла всех ветеранов. В последний путь его провожало множество сослуживцев, которых он объединял своей добротой и бескорыстной заботой. Всю свою 74-летнюю жизнь он имел только друзей и добрых товарищей. Прощаясь с ним, никто из присутствующих не остался безучастным. Лейтмотивом траурного настроения были такие слова:
Он - славный сын своей эпохи
С названием XX век.
Ушел внезапно в путь далекий
Такой всем нужный человек.
Но знаем все мы, не бесследно
Ушел с Земли он в смертный час.
Оставил зримый путь победный
При жизни Виктор среди нас.
Живет в учениках и детях,
И в детях их детей живет,
Тем продолжая на планете
Добра и разума полет.
Затруднения возникали разные. Вспоминается, как однажды Николай Николаевич дал мне с утра задание: "К обеду должно быть представление на этого кандидата для выдвижения на дивизию". Недостаток опыта и особенности кандидата не позволили мне развернуться. К обеду, кроме заезженных общих, стандартных фраз, я ничего не выдал. Заглянув перед обедом, начальник коротко спросил: "Ну, как?" Я ответил, что не получается, уж очень сложный кандидат.
Тогда Шашков съязвил: "Не думай, что ты такой умный. Если было бы что написать, я сам бы это сделал".
Николай Николаевич был хорошим учителем и знал, как обращаться с человеческим "материалом". Он прекрасно видел, что первые полгода я настойчиво заставлял себя перестроиться от полной войсковой самостоятельности на штабную и канцелярскую обстановку. Шла настоящая ломка. Со стороны, наверное, это было виднее. Через несколько десятков лет на ветеранской встрече бывшая заведующая секретной частью Елена Павловна Иваненко мне сказала: "Заметно было, как вы мучались..." Осознавал это, думаю, и Шашков. Но вида не подавал. Однажды он меня спросил: "Как идет вживание в новую должность? " Я откровенно ответил, что не ем, не сплю, даже в весе потерял, жена замечает. Он усмехнулся и говорит: "Меня это мало беспокоит. Главное, чтобы работа шла успешнее". Возможно, это жестоко. Но я и тогда, и потом считал, что его метода была правильная. Если бы я сам себя не переборол, трудно сказать, что из меня получилось бы.
Шашков вырос от сохи, в прямом смысле. Сельским парнишкой ходил за несколько километров через лес и поле, чтобы закончить семилетку. И только в 27 с лишним лет, пройдя школу жизни сначала авиамехаником в годы войны, а потом в боевых действиях в КНДР, от младшего технического специалиста до работника политотдела дивизии, он получил среднее образование. Совмещая службу и учебу в школе рабочей молодежи, сумел окончить 10 классов с серебряной медалью. А потом в академии освоить полный курс наук авиационного факультета с золотой медалью. Получив в средней школе лишь одну четверку по русскому языку, а в академии по аэродинамике и самолетовождению (из 38-ми зачетов и экзаменов), всю жизнь работал над собою, много читал и писал. Журналисты восхищались тем, как Шашков пишет статьи в газету. С чистого листа шло изложение материала. Кроме ручки и бумаги никаких подручных пособий. В редакции газеты "На боевом посту" говорили: "Если материал от Шашкова, то можно сразу в набор. Исправлений не бывает". И я благодарен Николаю Николаевичу за то, что он научил меня, думаю и не только меня, не робеть перед листом чистой бумаги, не пугаться того, чтобы свободно излагать свои мысли. Но такое состояние пришло не сразу.
Из своей жесткости Шашков не делал секрета и не прятался за ширму: он три шкуры "драл" с себя. К себе был беспощаден. Могучий от природы, крепкого крестьянского сложения и здоровья, он даже болезни переносил на ногах, работал с температурой, не откладывая дела. Он мне почему-то напоминал по своим человеческим данным маршала Г. К. Жукова: и простым происхождением, и хваткой, крепким практичным умом, внешним обликом, необычайным трудолюбием, жесткостью во имя дела и добродушием, любовью к людям-труженикам. Позже я убедился, что от него и дома исходил такой, можно сказать, деспотический настрой.
Жена, великая труженица Нина Леонтьевна, его опора и поддержка в жизни, тянула на своих слабеньких плечах весь семейный воз: двоих сыновей и старых родителей. Начав работать почти в 15 лет, успевала успешно решать задачи в педагогических коллективах и в доме. Уйдя на пенсию, продолжала еще 8 лет трудиться в школьной системе. Награжденная медалью за самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны, юбилейными знаками, став "Заслуженным учителем республики", она скромно о них умалчивала, отмечая награды мужа. Именно ей, в первую очередь, принадлежит заслуга в воспитании и обучении двоих сыновей, Сергея и Павла. И тот, и другой, получив высшее образование, вышли на большую дорогу жизни и вместе с внуками Николая Николаевича продолжают утверждение на ней рода Шашковых.
Почти все кадровики выходили из отдела на большую работу с определенным "знаком качества". Чтобы не быть голословным, назову некоторые фамилии. В Главпуре на ответственных должностях работали В.Н. Воробьев, В.А. Выпов, Ф.И. Губарев, В.В. Перевозников, Ю.М. Кулагин, Л.Ф. Котов, В.Н. Соколов и другие. Подготовка в отделе давала возможность офицерам найти себя в любых сферах деятельности, на разных участках. Так, В.В. Перевозников работала различных ответственных должностях, последнее время трудился в администрации Совета Федерации России, Л.Ф. Котов - в аппарате правительства Московской области, В.Н. Соколов - в контрольно-счетной палате Москвы. Эти примеры можно было бы продолжить.
Пройдя свой возрастной цикл армейской службы и пребывая в отставке, я регулярно встречаюсь со своими сослуживцами, в том числе и бывшими политуправленцами. В нашей ветеранской организации политуправления насчитывается более ста человек. В нее с охотой вступают не только бывшие офицеры управления, но и наши сослуживцы по округу с командных, инженерно-технических должностей. В совете ветеранов сменилось немало инициаторов ветеранских дел. Кто попросился отдохнуть от работы, а кто, как это не прискорбно, уже расстался с нами навсегда. Но процесс идет, приходит новая смена.
Генерал А.С. Иванов, проверенный долгой совместной службой и непростыми ветеранскими хлопотами, остается бессменным председателем, хотя и не раз просил, чтобы его переизбрали. Это его беспокойная натура и настырность привели многих уважаемых офицеров и генералов округа к работе над этими воспоминаниями. Как говаривал В.И. Ленин, лучший способ отметить праздник, это подвести итоги сделанному. Какие бы не состоялись в августе празднества к 50-летию МО ПВО, души ветеранов согревает возможность рассказать своим детям и внукам о службе в столичном округе, оставить в истории память о лучших годах жизни. Члены совета ветеранов, как и ранее, на прежней службе, готовы к помощи и сотрудничеству. Немалый возраст не мешает быть активными штыками М.Д. Бондаренко, Ф.И. Губареву, И.Н. Егорову, Ю.А. Захаренкову, А.И. Киринюку, Д.Ф. Ковальчуку, И.Л. Коледе, Г.А. Наумову, В.Я. Ульянову, А.А. Чайке, И.Я. Чупракову, Г.С. Шевченко. До самого последнего дня, не жалея своих сил, работали среди нас В.Н. Воробьев, Б.П. Мирошниченко и В.Г. Никулин.
Мне особенно приятно, что в памяти и воспоминаниях наших ветеранов отчетливо живут такие люди, как Николай Николаевич Шашков. Готовя статью, я встретился с генералом в отставке И.Б. Ковыриным. Судьба долго вела его вместе с Н.Н. Шашковым одними дорогами службы.
По рекомендации молодого замполита полка секретарем комитета ВЛКСМ части избрали И.Б. Ковырина. Являясь техником, он не раз наблюдал такую картину. На станции, которая выполняла функции командного пункта, дежурило значительное количество офицеров. Днем личный состав находился на рабочих местах, и жизнь шла по установленным правилам несения боевого дежурства. В вечернее время оживление спадало, и тогда холостяки, а на станции среди них большинство - молодые офицеры, садились за стол и "расписывали пульку" (играли в преферанс). Замполит полка, готовясь к увольнению, уже давно махнул рукой на такие мелочи. Посещая станцию, сам нередко занимал пустующее место и "резался" в карты, пока его не обыгрывали. Но вот он уволился.
В должность заступил майор Н.Н. Шашков. В первый же свой приход он застал игру в разгаре. Войдя в помещение, он выдержал паузу, дождавшись команды: "Товарищи, офицеры!", подошел к столу с преферансистами и строго предупредил, чтобы впредь подобного не допускали. При подведении итогов за месяц доложил офицерам полка о такой пустой трате служебного времени и получил поддержку от командира.
Ради объективности надо сказать, что холостяки ушли "в подполье" и продолжали свое увлечение в офицерском общежитии, при этом оставляя отдельных лейтенантов без месячной получки. Тут уж в этот процесс включился секретарь комитета комсомола. Заключив союз, офицеры-активисты стали совершенствовать игру в преферанс и, достигнув мастерства, "раскрутили" главного покусителя на лейтенантские зарплаты. Вот так, "клин клином", и разрешился финансовый кризис у молодых офицеров.
"Н.Н. Шашков о себе не любил много говорить, - вспоминал И.Б. Ковырин, - да, многие и не знали, что предшествующие годы службы он посвятил авиации. Специфику зрп С-25 освоил быстро и не испытывал никаких проблем общения с инженерно-техническим составом. Вечерами подолгу засиживался в кабинете. На огонек часто приходили офицеры и члены их семей. Всех он внимательно выслушивал и помогал разрешить конфликтные ситуации. Завершая свои наблюдения, ныне уже ветеран, И.Б. Ковырин подтверждает то, что "Николай Николаевич остался в памяти, как человек исключительно преданный делу, которому он посвятил всю свою жизнь, высокоорганизованный, с чистыми руками и светлой головой".
Другой ветеран, летчик, участник Великой Отечественной войны Василий Петрович Акимов не может не вспомнить совместную службу с Н. Шашковым. В их судьбе много общего.
Рано по велению сердца они оказались в рядах авиации. Николай Николаевич в августе 1942 г. прочитал похоронку о гибели своего старшего брата Ивана, а в декабре он уже принимал военную присягу и учился в Яновской военной школе авиационных механиков. Потом готовил к боевым вылетам самолеты на аэродроме (деревня Борки), участвовал в боевых действиях в КНДР в истребительной авиационной дивизии Кожедуба, где в полку на комсомоле под руководством летчика и начподива Н.В. Петухова проходил проверку делом.
В.П. Акимов знакомится с Н.Н. Шашковым, принимая от него должность в ИАП (ст. Воротынск в 18 км от Калуги). С тех пор они уже поддерживают добрые дружеские отношения до конца службы. Позже, работая инспектором по авиации в политуправлении, Н.Н. Шашков видит, как самоотверженно, один за весь политотдельский аппарат (тогда все оказались на учебе) работает пропагандист В.П. Акимов. Сам "пахарь" и трудоголик, он не может не помочь достойному офицеру. Все время отслеживает его служебный путь и помогает ему в заслуженном росте. О переводе В.П. Акимова на очередную должность искренне горевал начальник политотдела иап Анчеев Игорь Николаевич. Он сожалел об уходе такого прекрасного политработника и толкового пропагандиста. А служба привела В.П. Акимова в политотдел Никулинской школы младших авиаспециалистов. Здесь Василия Петровича привлекали не лебеди в бассейне, а объемная, напряженная работа с молодыми сержантами и солдатами. Школа, к тому же, несла дополнительную нагрузку с большим количеством всевозможных сборов и занятий для руководящего состава округа. Было где развернуться. Он не засиделся. Его выдвинули в отдел пропаганды и агитации политуправления округа. Он облагородил и усилил инструкторский состав пропагандистов. Светлая память о Николае Шашкове живет в его сердце. На мой вопрос: "Какие воспоминания остались от совместной службы с Николаем Николаевичем?" - ответил коротко: "Я многое перенял от него и, прежде всего - ответственность, великое трудолюбие и уважение к людям".
Много памятников способен оставить человек на земле, но все они подвержены воздействию природы и времени. И только самоотверженные дела во имя своей страны, своего народа, добрые свершения на благо людей продолжают жить в их сердцах и памяти.
Только память человеческая нетленна.
По материалам книги
"Ветераны округа вспоминают"
К 50-летию Московского округа ПВО
Москва
Академический проспект
2005 г.
В школе я был дохлым, худым и болезненным маменькиным сыном. На занятия по физическому воспитанию почти не ходил, с детства был поставлен на диспансерный учет. Стыдно вспомнить, но я бегал последний, или предпоследний в классе, подтягивался один раз, и это при том, что у нас в школе № 4 (г. Первомайский Харьковской обл.) был лучший преподаватель физкультуры – Борис Васильевич Волошкин. Иногда я пытался начать заниматься дополнительно, но увы, надолго меня не хватало, тем более когда речь шла о кроссах на пять и восемь километров.
После школы я работал почти год на Первомайском хлебозаводе, а летом 1987 г. поступил в Ленинградский сельскохозяйственный институт (далее ЛСХИ). В армию мне предстояло идти весной 1988 года, и я с ужасом думал о ее приближении. Папа мой светлая голова, физкультуру не любил, к моему физическому воспитанию руку не прикладывал, мог меня от армии освободить, но сказал, что мне будет полезно послужить.
Проводы проходили в общежитии № 1 ЛСХИ, мои соседи по комнате Серега Петросян и Алик Курбанов, а также их друзья – почти все армяне по национальности приготовили царские кушанья: шашлыки, люля-кебаб, долму. Мама очень удивлялась всему этому, она рассчитывала на то, что ей придется целый день простоять у плиты, но когда она утром зашла в комнату, то ребята отправили ее отдыхать. Проводы прошли весело, до самого утра гуляли по г. Пушкину (там расположен ЛСХИ). Мама собрала мне немного вещей, при этом станок она купила мне один из самых дешевых, показывая его мне, она сказала, что у меня он все равно потеряется.
Утром 24 июня 1988 г. автобус отвез меня вместе с другими призывниками в г. Ленинград на проспект Обуховской обороны в ДК завода «Пигмент». Через пару часов нас распределили по командам и отпустили до 16 часов гулять. В моей команде № 895 было человек тридцать, я и еще трое ребят зашли в магазин, где мы купили две бутылки водки «Столичная» и устроились выпить и закусить у Володарского моста. Плавали корабли по Неве, а нам было чрезвычайно приятно наслаждаться в этот солнечный день последними днями свободы. Вечером нашу команду отправили на вокзал к поезду до Москвы, бравый усатый капитан, так и не сказал, куда же нас везут. Ехали в общем вагоне, народу до ужаса много, спал на третьей полке. В Москве стало известно, что везут нас в Самарканд, а ехать туда трое суток.
В Москве за ожиданием прошел целый день, показавшийся вечностью. Казанский вокзал был грязным, единственное, что меня отвлекло, так это матч чемпионата Европы СССР - Голландия. Наши проиграли, народ в зале ожидания ругался, пил пиво, водку. Почти в полночь сели в поезд до Самарканда. Вагон общий, вонючий, забитый битком, мое место правда лучше, чем в поезде до Москвы, еду на верхней полке. На второй день пути наступает страшная жара, вагон наполняют лица неизвестных народностей, мусор везде, в туалет ходят не закрывая двери, иногда прямо на пол.
Все три дня пути пили пиво и водку, несмотря на протесты сопровождавшего нас капитана. Из всей команды он особенно зол на меня и еще одного парня, обещает какой-то «зеленый городок». В Казахстане поражают ж.д. станции, они представляют собой две железобетонные плиты и один вагончик, а вокруг пески, по которым бродят многочисленные толпы верблюдов. На одной из станций увидел у казашки бутылки с молоком, захотелось страшно, оказалось, что это не коровье молоко, а кумыс. По-плевался и отдал единственному в нашей команде узбеку. Второй день пути ужасно длинный, под вечер зашел в вагон мужик в халате, предлагал всем купить у него шербет. В отсутствие чая его конечно же не хочется. Тогда он решил провести для нас экскурс в историю. Вон говорит, видите развалины, там жил великий шах, у него было сто жен, он каждый день ел шербет, и на каждую у него стоял. В ответ ему нагрубили, имея в виду то, что мы едем в армию, а не к девушкам на свидание. Он однако, не обиделся, ушел в другой вагон.
В Узбекистане ночью поезд долго стоял на станции Чарджоу, пожалуй это единственная станция которая мне запомнится на всю жизнь из этого путешествия. Здесь у меня чуть не отобрали мои последние сбережения, при этом угрожая ножом. Хорошо, что вышли еще другие ребята и все вместе мы дали отпор юным узбекам. Потом пришел милиционер, разбирался с нашим капитаном, и тот еще раз дал мне понять, что кроме «зеленого городка» мне ничего не светит.
Наконец-то утром 28 июня 1988 г. приезжаем в Самарканд. Уже на вокзале, пока капитан ходил узнавать за транспорт, нас обступили местные жители, и покупали у нас одежду, кепки, ремни, все то, что нам уже не понадобится. Пришел капитан, ругается, говорит, что будем добираться на троллейбусе. Ехали долго, зажарились все. Наконец длинный, высокий металлический забор, это учебная бригада связи.
Нас провели сразу в баню, здесь мы сняли с себя свою одежду, мылись, нас осматривал врач, выдали новую форму. Переодевшись, мы не без ужаса смотрим на себя в зеркала. Форма очень красивая и удобная, куртка х.б. как у десантников, полусапожки на шнурках, но все на нас висит, все не по размеру, панама, например 60, сапоги вместо 44 - 45. Повели нас в учебный корпус, где усадили за парты. По очереди приходили за нами командиры учебных подразделений. Всех разобрали, остаемся мы с одним парнем в пустом классе, только через час за нами зашли старший лейтенант, больше похожий на атамана разбойников, громила с огромными усами, кобура с пистолетом висит как у ковбоя, с ним старший прапорщик на первый взгляд совершенно обычного вида. Посадили нас в старенький «Иж» и повезли в «зеленый городок», обещания капитана начинают сбываться.
Всю дорогу мы на заднем сиденье молчали, только один раз сказали спасибо, когда не надолго мы сделали остановку у бочки с квасом и «старлей» нас угостил. Выехали за город, все пустынно, краски блеклые, солнце печет нестерпимо. В машине открыты окна, но жара чувствуется все равно. Подъезжаем к какому-то бетонному забору, на углу стоит солдат и машет полотенцем, «старлей» матерится и нажимает на газ. Метров через триста у забора стоит еще один солдат и тоже машет полотенцем, оказалось, что это сигнальщики, выставленные сержантами, на случай возвращения командира роты. «Старлей» матерится уже в казарме, оказалось он и есть командир отдельной роты, в которую нас привезли. Сержанты по его отъезду смотрели телевизор, что без его ведома не разрешается делать.
Место, где расположена рота, оказалось полигоном. Мы часть бригады связи, территория обнесена бетонным забором, внутри несколько кирпичных построек и довольно большое количество деревьев и кустарников, а за забором пески, каньоны и верблюжья колючка. Поэтому и называется наше место «зеленый городок». Судьба наша печальна, больше половины из нас по окончании учебы уходят в Афганистан. Рядом с нашей учебной ротой расположилась бригада связи, танковый полк и полк ВДВ, а также свалка уничтоженной моджахедами советской военной техники.
Сержант Чернецов со снисходительной улыбкой осматривает наши личные вещи, что-то выкидывается сразу-же, ложки, кружки относим в столовую. Определили меня в пятый взвод, командовал пока, что им командир второго отделения младший сержант Лебедев, командир первого отделения сержант Рудевич где-то в командировке, поехал за очередным пополнением, там же и командир взвода. Первые дни пока не было пополнения, все как-то было спокойно, казарма наполовину пустая, занятий нет. Первые наряды на КПП, учебному корпусу, дневальным показались чересчур легкими, и только наряд в столовую вызвал отвращение. Утренняя зарядка заключалась в том, чтобы добежать в одних трусах до Парка Победы, где недавно посадили молодые деревья, взять ведра и вылить под каждое дерево три, четыре ведра. Гораздо более досаждала жара, иной день доходило до 48 градусов в тени.
Еще в первые дни нам объяснили, что нужно хорошо мыть ноги, стирать носки, воду из-под крана пить нельзя (в Самарканде нет канализации, поэтому дизентерия здесь очень распространенная болезнь). Все же находятся умники не стирают носки, ноги заболевают грибком, вонь стоит жуткая. Вместо воды каждое утро заливаем наши 1,5 литровые пластмассовые фляги горячим чаем (на 900 л. воды 15 кг. верблюжьей колючки и 100 гр. зеленого чая). Остатки приносят в казарму, где разливают по графинам (стояли на каждой тумбочке на подносах, вместе с четырьмя стаканами). Те же, кто не удерживался и пил воду из-под крана проводил несколько дней в мучениях, а первую ночь в бесконечной беготне в туалет. Туалет был расположен метрах в двухстах от казармы, и не всем удавалось добежать до него, и такой солдат делал в штаны. Проснешься утром, а кто-то уже сидит сушится, благо все это быстро происходило, утром часа за два, в обед за 30 – 40 минут. Вскоре только единицы не выдерживали и пробовали пить сырую воду (в основном ребята из Прибалтики), стыдно, а вдруг не добежишь.
Из положительного, что сразу понравилось, был послеобеденный сон. Это здесь необходимость, так как очень быстро после 12 часов можно получить солнечный удар, до 15 часов было самое страшное время. Кормили же нас отвратительно, вот что можно было есть всегда, так это картошку, гречневую кашу, вареные яйца, хлеб, сливочное масло, фрукты, чай и компот. Первое время постоянно присутствует чувство голода, особенно у выходцев из Прибалтики. Помню, как один эстонец Паул Кывамаа, каждый день после обеденного сна шел в магазинчик танкового полка и покупал себе по пять-шесть пирожных. Где он умудрялся прятать деньги неизвестно, возможно у своего земляка, почти дембеля, заведующего свинарником бригады связи. Кстати он вскоре совсем перестал заниматься и перешел жил в свинарник, его готовили в преемники на это место.
В первый же день когда узнал адрес части, то аж голова закружилась, именно здесь год назад служил мой одноклассник Эдик Десятник, которому я сюда писал письма. Бывает же такое. А мой сержант Рудевич служил вместе с ним в одном взводе. Рудевич появился в один из вечеров, когда я заступил в наряд по учебному корпусу. Поднимается по лестнице незнакомый мне сержант, в парадной форме, с суками и довольной, наглой улыбкой. После моего рапорта, он стукнул меня в грудь кулаком и спросил в каком я взводе, еще один удар и он говорит, как мне повезло, так как я в его взводе. Еще один удар и я уже верю в это. Это произошло в первых числах июля, рота уже была полностью укомплектована, и нас стали готовить к принятию присяги.
Ежедневно строевая подготовка, читаем сто двадцать пять раз текст присяги. Жарко. 17 июля принимаем присягу, правда не в парадной форме, ведь она еще и не ушита на нас. По приказу Рудевича все сфотографировались с автоматом и текстом обложки, хотя в других взводах это было по желанию. Я был рад этому приказу, сейчас с удовольствием смотрю на себя, юного «чижа». В день принятия присяги нас очень хорошо кормили, единственный раз за все время. Спали с 14 часов до 19-30, вечером кино. Приехала автолавка, мы покупали пирожные и конфеты. На присягу приезжали родители двух солдат, узбека Шерали Отоханова и москвича Миши Кутотелова, его отец работал на строительстве в Узбекистане. Москвичу привезли много конфет, печенья, сигарет «Ява», так что праздник получился неплохой.
Все закончилось на следующий день. Занятия, крики, беготня, суета, оружие, ушивка формы. Все бегом, или строевым. Первые же марш-броски дали мне понять, что здесь останавливаться нельзя, стиснув зубы бежишь, так как рот отрыть просто невозможно от песка и пыли. И вот как описывал солдатский поэт эти впечатления:
Жара и ветер и песок
И сапоги в два пуда -
Свой первый в жизни марш-бросок
Я долго не забуду
Соленый пот бежит с лица,
Во мне уж все устало,
А километрам нет конца,
А воздуха все мало.
Безволье, лень, излишний сон,
Дым первой сигареты…
Мой первый в жизни марш-бросок
Он мне припомнит это.
И вспоминаю со стыдом,
Как слабостью томимый,
Я темп выдерживал с трудом
Дыша в чужие спины…
Пришлось начать бриться, хотя у меня всего лишь пушок. Опять же на голове кантик тоже надо брить. Зарплата 8 рублей 63 копейки, больше половины на сапожный крем, подшивной материал, ручки, конверты, бумагу. Очень люблю субботу – приезжает киношник, размещает аппарат на улице рядом с казармой, вся рота сидит пялится на старые фильмы, а я выхожу на полигон, выкапываю ямку в теплом песке и смотрю на большую медведицу. Ведь она была видна и из балкона моего дома в г. Первомайский. Так я общался с родителями.
Крики и маты усиливаются с каждым днем, занятия, соревнования между взводами. Работа на устройстве волейбольной площадки кажется раем. В классах душно, хочется спать, но мы учим уставы. Несмотря на то, что в классах стоит тропосферная радиостанция, которую нам предстоит изучить, мы ее месяца два даже не включали. «Отроки», «пипетки», «ланцепупы», как только нас не называли. Все это для нашего блага, ведь мы вроде как бы будущие командиры отделений. Если плохо что то делали днем, ночью сержант одевает спортивную обувь и выгоняет наш взвод бегать по каньонам и ползать по верблюжьим колючкам. В такие дни кошмарна и сама команда «отбой». За ней может последовать «подъем», или «поза крокодила», это когда ноги и руки упираются в края кровати, и ты висишь над ней. Так раз двадцать, вскоре становится весело, а не грустно.
Удивляет, что не хожу в санчасть, голова не болит, а занятия по военной подготовке даже нравятся. Большинство же курсантов завели себе на ногах грибок, теперь перед отбоем проносим перед сержантом начищенные ботинки и выстиранные носки. Кстати о ботинках, которые были у меня 45 размера и доставляли мне некоторое неудобство из-за большего размера. В одну из ночей мне их подменили на старые, но 44 размера. Оно и понятно, дембеля готовились к отъезду домой. Найдут на складе старые ботинки, а ночью подменяют их в учебном подразделении, где все новенькое. Панамы начали тоже воровать, так случилось и со мной. В туалете пока сидел, у меня кто то ее снял с головы и побежал, я ему кричал вдогонку, что она 60 размера, но разве это кого-нибудь остановит? Старшина же выдал мне старую панаму 55 размера, всю выцветшую, промазанную клеем, с наведенными рубчиками. Сержанты просто с меня не слазили заставляя панаму стирать и убирать всю ее дембельскую «красоту».
20 июля видели вдалеке смерч, сержанты рассказывали, что вот также однажды проходил он километрах в 10-15 от нас, а наш плац весь завалило мусором. А 14 сентября я видел сильную бурю в пустыне. Мало того, что ничего не было видно, но ветер, который дул с гор был очень холодный. Совершенно необычным событием для меня стал и ливень 21 сентября. Дело было к вечеру, сначала небо затянуло тучами, потом пошли мелкие капли дождя, а потом уже он «свалился» со всей силой, вся рота высыпала на улицу и стояла под дождем, несмотря на грозу. Так же неожиданно небо просветлело и перед нами развернулся во всей красоте закат. Ярко-красный на востоке, сине-ультрамариновый на западе, а с севера и юга сиреневый. Запах стоял такой как у нас дома.
Часто пишу письма домой, бабушке, классной руководительнице, многим знакомым и одноклассникам (Эдику Десятнику, Олегу Катаргину, Гене Скакуну, Алику, Саше Полещуку), ну и конечно девочкам, больше всего написал институтской подруге Росице Гелковой (болгарка) и Анжеле Ржевской (из Казачьей Лопани, с которой познакомился еще в восьмом классе в туристическом лагере). Особенно много написал их в тот период, когда меня оставляли охранять учебный класс с парадной формой.
Несколько дней по причине ремонта в кухне еду готовят в полевых кухнях, еда изумительная, с дымком. 28 июля впервые мы в каньонах занимаемся в полном боевом снаряжении. «Атакуем», «отступаем», «занимаем рубежи». Довольно интересно, по нам стреляют из автоматов холостыми патронами, потом рукопашный бой. Получил большое удовольствие, ведь я с детства «войнушки» любил. На полигон принесли чай, от этого еще большее удовольствие получил. Позже по команде надели противогазы, бежим в сторону неизвестной нам площадки. Некоторые из нас вытащили клапана, а нас загоняют в помещение, в которое запустили слезоточивый газ. Так что кто снял клапана противогазов, ходили с красными глазами, лицо у них чесалось.
На десерт после обеда и ужина стали давать виноград, персики, яблоки, что значительно скрашивает пребывание в столовой. С начала августа началась спецподготовка – изучение радиостанции, а также стрельбы, марш-броски, еще большая беготня по каньонам. Сержант меня уверяет, что дни в «учебке» покажутся для меня лучшими днями армейской службы. Отношения с ним несколько наладились, так как не последний солдат, стараюсь быть еще лучше. На 11 сентября прошусь в увольнение, хотя меня отпускали еще в середине августа, но мне то хотелось на день рождения. Попросил прислать родителей перевод 10-15 рублей, хочу позвонить им домой, заодно по-баловать себя вкусностями.
29 августа первый раз пошли на уборку огородов – здесь у нас выращивают лук, главным образом для заграничных подразделений. Убирать лук понравилось ужасно, во-первых вспоминал деда с его огородом, обедом кормили прямо в поле, очень вкусным, привезли арбузы, дыни, помидоры в неограниченном количестве. Позже мы часто ходили на такие уборки, иногда удавалось полакомиться отличным виноградом, прямо с лозы. Однажды проходили мимо озера, вода в нем была как в бассейне, чистая, прозрачная, с голубоватым оттенком. На обратно пути уговорили сержантов покупаться. Однако никто не смог зайти в воду дальше чем по пояс, холодная до ужаса. Оказывается озеро образуют родники и вода из гор, которые недалеко от нас. В сентябре и начале октября, практически до самых экзаменов ходили на уборку помидор, винограда, айвы.
В один из дней впервые увидел настоящих ослов, настоящих в том плане, что те которых видел в зоопарках, совсем не похожи на увиденных в Самарканде. К одному из солдат приехал дедушка, говорили из соседнего района, привез ему несколько чувалов всякого добра, лепешек с мясом хватило на обед всей нашей роте. На ослов мы обратили внимание тогда, когда они стали издавать страшный рев, видимо давно не «чуяли» хозяина. В этот момент мы готовились к построению на обед, вся рота высыпала за калитку, мы рассматривали этих животных издалека, так как они пытались грызнуть, или лягнуть. К ним подошел только один узбек, что приговаривая на своем родном языке, ослы успокоились, и он их гладил и тягал за уши. Вонь от них была страшная, а в завершение один из ослов навалил большую кучу навоза.
По-прежнему радуюсь всем занятиям в «войнушки». Все это чрезвычайно возбуждает. Вот 31 августа спрыгнули с огромного каньона, не беда что везде где-только можно почувствовать на теле был песок, но сам полет приятен. Огорчила ночная тревога. Ведь наша рота состояла из более чем ста курсантов, оружейная комната одна, очень тесная. По тревоге мы построились возле казармы через полчаса, стыдно. Назавтра нас гоняли еще крепче, да только на результат это не повлияло. Тормозов у нас было чрезвычайно много, и я с ужасом думал о том, если нас и на самом деле пошлют в Афганистан, или начнется война.
Одним из курсантов, который тормозил весь взвод, был уроженец г. Калуги Роман Пуляевский. Маленький, сгорбленный, болезненный юноша, в очках с большим минусом близорукости, он окончил школу с золотой медалью, а вот почему он попал в армию, мы все не понимали. Ему тяжело давались любые упражнения, строевая, работа на радиостанции. Над ним смеялись, обзывали, к концу «учебки» он стал порядочным психом, пробовал прыгать в окно, а что его ждало в новой части и вовсе неизвестно.
Главными раздражителями всей роты стали именно курсанты из моего взвода: казах Марат Оспанов, уроженец г. Ташкента Александр Ким, и уроженец г. Донецка Сергей Шевчук. Эта троица терроризировала всех, даже сержанты иногда не могли справится с ними. И только после избиения ими Владимира Перфильева, когда возникла угроза дисбата они успокоились и стали тихими, но с затаенной обидой на всех. Только однажды Сергей Шевчук и его земляк из г. Енакиево Сергей Карлаш позволили себе шалость на день шахтера. Они убедили сержанта Рудевича, что в этот день они не могут не напиться, обещали, что пить будут вдвоем, принесут чашмы и для сержантов. Они упились до такого состояния, что утром не встали на утреннюю поверку, хорошо еще не было офицеров. На занятиях они спали, а чтобы их не было видно, мы завалили их новыми шинелями, сложенными в учебном классе за два дня до этого.
Неожиданно для себя открыл возможность заваривать чай, сначала скромно для себя и двух приятелей, а потом об этом узнал сержант. Думал будет беда, ведь мы кипятильник смастерили из двух лезвий, а воду кипятили в полулитровой банке, что очень опасно я узнал только после того, как этот кипятильник однажды взорвался и обрызгал мой лоб кипятком, так что я ходил два дня с повязкой на голове. Сержант, однако, не только нас не ругал, но еще и поощрил, а ребята в увольнении купили фарфоровый чайник и кипятильник. И теперь на занятиях по изучению радиостанции я время от времени заваривал чай. К концу сентября у нас с приятелем Толиком Хитрым, был уже целый склад с сахаром, заваркой, сгущенкой, вареньями, конфетами. Все это хранилось в вентиляторном блоке радиостанции. Помню, как в октябре с большим нетерпением ждал посылку с нормальным чаем и растворимым кофе.
Постепенно моими чаепитиями прониклись другие курсанты и даже сержанты других взводов. Вспоминаю азербайджанца из Нахичевани Сардара Мамедова, который принес мне домашний лимон к чаю, что было на два дня просто невероятным событием. Как ребята приносили чай, сахар, конфеты из увольнения. Постепенно слухи о моей чайхане дошли до нового командира роты, который у нас проходил под кличкой «Чапай». У него были усы как у Чапаева и кривые ноги как у кавалериста, однажды он пришел в наш учебный класс и выгреб всю нашу чайную в свой кабинет. Через неделю правда все было куплено по новой, только теперь приходилось быть более осторожным во время наших чаепитий.
9 сентября мне было поручено заполнять несколько увольнительных билетов на 11 сентября курсантам из моего взвода, среди них и моя. Уже 8 сентября я получил две посылки к дню рождения и почтовый перевод, за которым мне пришлось ехать в Самарканд в учебную бригаду связи. В посылке родители прислали кроме конфет, печенья и сгущенки носки, носовые платки, тетради, конверты и другие мелочи. Все это ужасно пахло домом.
11 сентября пошел в увольнение. Вместе с товарищами мы не стали ждать автомобиля, или автобуса на дороге, а пошли через пески напрямик. Через сорок минут мы вошли в пригород. Он меня поразил глиняными стенами оград частных домов, высоченных словно крепость, решетками на окнах, и большим количеством винограда. На автобусе мы доехали до центра Самарканда. Первым делом пошли на рынок, для меня было совершенной неожиданностью, что нас угощали дынями, арбузами, персиками, лепешками. Лепешки с мясом стоили три штуки на рубль, но нам давали четыре. Тут же на рынке мы помыли фрукты и с удовольствием подкрепились. Немного прогулялись и вышли к городскому парку, вокруг него стояли несколько летних кафе с большими казанами, где узбеки готовили плов. Я как именинник решил угостить своих товарищей пловом. На 5 рублей нам дали огромный поднос с пловом, салат из огурцов и помидор, большой фарфоровый чайник с кипятком и маленький с заваркой зеленого чая. На другом подносе нам принесли порезанные на кусочки арбуз и дыню. Через час мы с трудом поднялись из-за стола. Гуляя по Самарканду мы зашли в книжный магазин, где я был шокирован изобилием книг на русском языке, которые у нас на Украине, да и в Ленинграде считались дефицитом.
В этот день мы попали и в старую часть Самарканда, один из узбеков повел нас к некрополю Шахи-Зинда. После Ленинграда меня трудно чем ни будь удивить, но то открылось моему взору, было настолько уникальным и невиданным ранее, что я долго жмурил глаза от восторга. Одиннадцать мавзолеев, многие из которых были с лазоревыми (голубыми) куполами, высокими порталами, покрытыми майоликой, узорчатые своды. Мы поднялись по огромной величественной лестнице и вошли в полумрак древних построек. Говорят, что в Самарканде нет больше таких памятников, превосходящих Шахи-Зинда по изяществу и разнообразию форм.
Совершенно удивительную панораму Самарканда я увидел от полуразрушенной мечети Биби Ханым, построенной Тимуром в 1404 г. после победоносного похода в Индию. Интересно, что еще при жизни Тимура она начала разрушаться, под ее разрушенными куполами видны звезды, недаром ее называли «млечным путем». Под ее величественными и высокими стенами, мы чувствовали себя маленькими букашками.
Последним местом куда мы попали в этот день был мавзолей Гури-Эмир. Здесь погребены Тимур, его сыновья, астроном Улугбек и др. Большинство из нас испытывало сильное волнение, трепет перед именами, которые известны всему миру. Здесь так тихо и спокойно, малолюдно, что испытываешь и страх, за то, что оказался совершенно в другом мире, в других столетиях. Мы шли молча по залам, между массивными, высокими сводами, мозаика рябила в глазах, близкое обморочное состояние нарушал только холод внутри мавзолея.
Домой в этот день я не дозвонился, на удивление связь была только с Ташкентом и Москвой, мальчик звонивший в Москву ждал соединения 30 минут, так я с родителями и не поговорил. После пятнадцати часов мы вернулись в городской парк, и с удовольствием стояли на площадке где играл местный ансамбль. А в 17 часов мы сидели в кафе, пили крепкий натуральный кофе, ели мороженное, курили местные сигареты «Голубые купола» и через час выходили из города.
А уже 15 сентября за нас принялись всерьез. Началась работа ночью, офицеры говорили, что это все из-за вывода войск из Афганистана. Теперь нужда в отправке нас в Афганистан отпала, говорили, что пошлют только по собственному желанию. Стало быть надо сделать из нас настоящих связистов. Наши радиостанции, размещенные не в автомобилях, а в здании, не выдерживали дневных температур, поэтому учеба на Р-410 проходила ночью. Днем мы собирали и разбирали наши антенны. Надо сказать, что тропосферные радиостанции выглядят очень внушительно, диаметр одной антенны 7,5 или 5,5 метров. А высота антенны достигала 24 метров. Правда, толком нам так и не объяснили, зачем же такие громилы нужны нашей армии, ясно было только одно, что при ядерном взрыве качество нашей связи улучшалось, а перехватить ее узкий луч было невозможно.
К нам по соседству вышел еще один танковый полк и полк ВДВ. Теперь они без конца шатались вокруг нашего городка, со стороны их дислокации часто слышалась стрельба. Пока мы отрабатывали на полигоне атаку, к нам в тыл неожиданно из глубины каньона выехал громила Т-72, так «шурави» решили над нами пошутить, паника была очень серьезная, а мне честно говоря было действительно страшно, так как говорили, что вышедшие из Афгана танкисты и десантники со скуки много пили чашмы (крепленое вино сделанное из виноградного жома) и употребляли наркотики. Однажды на полигоне мы увидели учебный бой, в нем сошлись две группы танкистов и десантников, это была жуткая картина, сопровождавшаяся ревом двигателей танков, жуткими матами, столбами пыли. Мы стояли как завороженные, я понял, что мы совсем дети против них.
С 21 сентября меня назначили инструктором в наш взвод, так как я быстрее всех освоил радиостанцию, а норматив по ее настройке был одним из лучших в роте. Ночами я сидел в учебном классе, а ко мне по очереди приходили курсанты моего взвода. Отработав положенные минуты, он шел спать, а вместо него приходил другой. До обеда мне полагался сон, и в эти дни мне снился дом, родители, мой хлебозавод, одноклассники, Пушкин, Ленинград. После обеда как обычно пили чай в учебном классе, а вечером приехал из бригады связи земляк, Игорь Черкашин. До армии он жил в с. Октябрьское Харьковского района. Родители прислали ему посылку, а в ней сало с чесноком, полакомились от души.
Кстати Игорь оказался большим оригиналом, при своей комплекции, умудрялся несколько раз добегать до города в самоволку, познакомился в Самарканде с девушкой и женился на ней. Причем сделал он это от того, что ему не хотелось уезжать служить в другое место. Тесть его был довольно богатенький, имел «Ниву», хороший дом и квартиру, не знаю, что у них произошло потом, но Игорь был довольно счастлив. Уже после недельного отпуска, он ушел к молодой жене в самоволку, а тут как назло приехал оперативный дежурный из бригады связи, проверив наличие личного состава, он решил дождаться Игоря. Досталось ему крепко, во-первых несколько самых отвратительных нарядов на кухню, во-вторых строевая подготовка в ОВЗКа и противогазе на плацу, в-третьих натирание «взлетки» (полоса в казарме между двумя ковровыми дорожками). Помню как сейчас, весь взвод не спал до часу ночи, ждал пока Игорь все отработает, чтобы посмеяться и узнать как там молодая жена и что лучше. Он вошел, пыхтящий, мокрый от пота, на наш смех только махнул рукой, что-то бурчал себе под нос, но на завтра ушел опять в самоволку.
Ночью стало очень холодно, дует с юга сильный ветер «Афганец», утром еще холоднее, и на зарядку мы уже выходим по форме номер три, а иногда и полностью одетыми. 7 октября получали шинели, мне досталась очень хорошая, сшитая прямо по мне, длинная невероятно. Это помог старшина роты, неожиданно проявивший во мне участие. Другим просто швырял то, что есть, а меня завел в свою каптерку, долго подбирал и рассказывал, что длинная шинель это очень хорошо, будет не холодно, а если бежать в ней придется, то надо пришить крючки на полы шинели, а крепить их у пояса. Я помню мы очень ждали 15 октября, когда уже можно будет одевать свои шинели, так как холод день ото дня усиливался, а солнце и вовсе стало не очень долго задерживаться на небе.
С 10 октября начали подготовку к экзаменам, сдавать начали 10 ноября, а закончили 24 ноября. Физическую подготовку прошел без труда, опять пришлось тягаться с автоматом, ОВЗК, противогазом, строевая и уставы задолбали, главным образом от бесконечных тренировок. Экзамены принимали офицеры из Москвы. Самым успешным был экзамен по специальности, я сдал норматив по работе на станции на уровне «отлично» для офицеров. Уже 14 октября после бесконечных марш-бросков, стрельб и преодолений препятствий, я даже не мог написать ни одного нормального письма.
Последним отдыхом перед экзаменом стали празднования 7-8 ноября. Два дня подряд пялились в телевизор, ходили в парадной форме, что было очень неудобным. Неожиданно после обеда нас попросили помочь почистить картошку на ужин, взвод настолько соскучился по какой-либо работе, что почистил ее за один час. Природа в Самарканде стала просто ужасной, деревья голые, небо ультрамариновое, все остальное просто желто-коричневое.
В один из таких дней мы сдавали последний экзамен. Подняли нас в пять утра по тревоге, и мы бежали со всем снаряжением километров восемь, утопая в песке, проклиная холодную погоду и начальство. Вскоре мы остановились у оврага поросшего кустарником, здесь нам зачитали приказ, о том, что французский десант захватил мост, а нам его надо отбить. Мы приготовились к атаке, бежим к месту где этот мост находится. Новая команда, противник применил ОВ, одеваем противогазы, а бежать еще с километр. Кто-то пытается сорвать клапаны, но офицеры нас останавливают и говорят, что клапаны нужно вернуть на место, газы будут применяться на самом деле. Мост объят пламенем и черным дымом от горевших автопокрышек, только первый взвод поравнялся с линией моста, как раздались оглушительные выстрелы из автоматов и пулеметов, разрывы взрыв пакетов. Только мы начали привыкать к выстрелам, как рядом с грохотом проехал «Урал» с пулеметчиками, стреляющими в нас метров с трех, а следом за ним БТР. Шум дембелям удался, а я даже оглох. Взяли мы мост, а нам новую задачу ставят – развернуться в цепь и взять линию окопов противника. Развернулись, офицеры пытаются нашу линию выравнивать, но это не удается, и московские офицеры нас разворачивают на исходные рубежи. Второй раз получилось ничего, но тут нас испугали двигающиеся на нас танки и БТРы. Оказалось, что это старая подбитая в Афганистане техника, закрепленная на тросах и двигающаяся с помощью электрических лебедок. Испугал не столько их вид, сколько тот шум который издает груда ржавого железа.
После экзаменов получил значок специалиста III класса, а также по секрету узнал, что меня распределяют на Западное Направление, т.е. это может быть заграница. С 27 ноября началась отправка курсантов нашей роты в войска. Пятеро решили идти в Афганистан, большая часть в среднюю полосу, почти двадцать человек западное направление, но только двое из нашей роты попадут заграницу в Польшу, я и Женя Кудряшов. 5 декабря 1988 г. мы покинули наш полигон и отправились в кузове автомобиля «Урал» в бригаду связи г. Самарканда для отправки в другую часть. «Урал» правда приехал не сразу, поэтому 4 км. Мы в парадной форме совершали марш-бросок к Самарканду.
В Самарканде вечером сели на поезд до Ашхабада, опять 1,5 суток в грязном общем вагоне на третьей полке. Опять ехали через Чарджоу, а также проезжали г. Мары и г. Теджент. У нас в Туркестанском военном округе ходила такая поговорка: «В КтуркВО есть три дыры – Теджент, Кушка и Мары». Говорили, что попасть туда служить никто не хочет. В Тедженте мы на ж.д. станции покупали дыни и арбузы. Капитан сопровождавший нас говорил, что здесь они самые вкусные. Сам он узбек, а служил в том же гарнизоне в Польше, куда я и попаду. Он накупил дынь несколько десятков. Огромные бледно-желтый с коричневыми оттенками дыни были очень вкусные. Одна дыня весила больше десяти килограммов, а стоила около двух рублей. Арбузы не более 1,5 рублей. Остаток пути прошел в бесконечных походах в туалет.
6 декабря мы приехали в Ашхабад, а разместили в степи, вокруг нас были голые некрасивые горы, полевой лагерь грязный, в нем несколько групп солдат, ожидающих времени отправки заграницу. Жили в палатках, холод был жуткий, одна печка-буржуйка не спасала нас ночью, поэтому о времени пребывания в лагере не самые лучшие воспоминания. Сами туркмены относились к нам с точки зрения удачного бизнеса. Лагерь наш был обнесен колючей проволокой, выходить за его территорию нам не разрешалось, но наши пайки были настолько противные на вкус, что по неволе приходилось покупать у туркмен еду. Продавали они нам все за один рубль, другой цены они не знали. Так стоили одна небольшая лепешка грубо испеченная без мяса, бутылка лимонада, пачка болгарских сигарет, пачка печенья. Наконец после обеда 8 декабря мы вылетели на военно-транспортном самолете в Киев. Приземлились мы ночью нас отвезли ночевать на «КАМАЗах» в воинскую часть, где нас ждали теплые деревянные бараки, и остатки ужина. На следующий вечер мы вылетели на самолете Ту-154 в Польшу. Это был обычный гражданский самолет, он сразу же наполнился нашим отвратительным солдатским запахом, после всех этих нескольких суток в полевых лагерях, без бани, без смены белья, это было ужасно. Девочки стюардессы стоически вынесли это и с очаровательными улыбками разносили нам минеральную воду и лимонад.
Наш самолет приземлился на военном аэродроме в г. Легница, где располагался штаб Западной группы войск. Мы ожидали скорого распределения по частям. Однако на вопрос врача о болезнях в местах где мы служили, один из солдат рассказал о частых поносах в связи с плохим качеством воды. Нас повели в санчасть, брали мазки и до обеда мы ожидали результатов. Капитан ругался, так как, из-за одного придурка в заднице ковырялись не только у сорока человек рядовых, но и него.
Вскоре выяснилось, что ничем мы не болеем, нас распределили по гарнизонам, и вот нас семеро едет на «ГАЗ-66» в бригаду связи возле населенного пункта Кенщица. Дорога была дальняя, и тряская в некоторых местах, где сохранилась брусчатка. Всю дорогу рассматривал с/х поля, чистые, без сорняков. Необычно ухоженные дороги, большое количество небольших маленьких тракторов, без крыши, с огромными прицепами, доверху нагруженные сеном, или мешками. Улыбающиеся поляки, фермы с множеством разнообразной птицы, дома сверху несколько обшарпанные, но двухэтажные, больших размеров, на фундаметах из дикого камня. На одной из остановок капитан нам купил две пачки сигарет, назывались «Клубовые», что вроде наших дешевых сигарет «Дымок». В гарнизон нас привезли опять вечером, оперативный дежурный отправил нас ужинать и развел нас по батальонам. В столовой мне понравилось, большая, светлая, вкусный польский, белый хлеб, картофель пюре, жаренная рыба, хороший чай и необычайно вкусное масло.
Ночь я провел в первой роте моего 846-го отдельного тропосферного батальона Верховного Главного Командования. Меня конечно не трогали, но вот то, что я слышал, меня не очень обрадовало. Кто-то ходил по всему этажу, кого-то воспитывали, в комнате где я спал было много пустых кроватей и здесь «сдавали» вождение молодые солдаты 1-ой роты.
Утром я проснулся ужасно усталым, большинство молодых солдат первой роты выглядело такими же. Зарядка прошла также с величайшим трудом, главным образом из-за длинных и широких брусьев, которые без сноровки пройти сразу не смог. Моя неудача не смущала сержантов 1-ой роты, так как я еще не был их подчиненным, зато другим доставалось, они по несколько раз пробовали пройти «дорогу жизни», но все безуспешно. Завтрак поразил вкусной кашей и чаем, но все опять без настроения, я ожидал скорого распределения, а потом и худшего. Женя Кудряшов, все это время был со мной и мы с ним только переглядывались, но не обсуждали нашего будущего.
После завтрака было построение роты, всех распределили на работы, нас с одним старослужащим отправили подметать ротный двор. Несмотря на то, что был уже декабрь, здесь снега никто не видел.
Чопык Евгений – Ивано-Франковск
Радионов Василий – Житомирская
Ляшук Василий
Жуланов Владмир
Дука Василий
Гришин Вячеслав
За службу я получил 59 писем от родителей, 46 писем от бабушки, а также 82 письма от приятелей из института, одноклассников, классного руководителя Лидии Алексеевны Галицкой и др. Из них 18 писем от Ржевской Анжелы.
Из числа отправленных мной писем мне известны только те, которые я писал домой, т.к. их сохранила моя мама. Из Самарканда я написал 67 писем, а из Польши 41.
Был в нарядах: дневальным по роте – 6; дежурным по роте – 9; дежурным по автопарку – 15; дежурным по КПП – 9; в патруле – 1; в столовой – 15; карауле – 11; дежурным по бане – 2; дежурным по клубу – 1; в кафе «Дружба» - 1.
Посмотрел 37 фильмов и прочитал 12 книг.
Лучшие годы своей жизни я провел на летной работе, проходя военную службу в Дальней авиации. 32 года в непрерывной связи с небом. И никогда не возникало мысли о желании или нежелании выходить в полет. Болезнь небом для меня, как и для многих мальчишек того времени, у которых сбылась мечта летать, была не просто заразной, но стала хронической и явно неизлечимой.
Если спросить меня, когда я заболел небом, ответить однозначно не смогу. Скорее всего, это происходило не вдруг, а по накоплению: цепь событий, отпечатываясь в моем подсознании, выдали мне конечное решение - Я БУДУ ЛЕТЧИКОМ!
Совсем незадолго перед войной я вознамерился тоже учиться в школе, о чем и заявил старшему брату Ивану (он на 7 лет старше меня, он-то и был моей опорой и защитой). Это мое решение для него было неожиданным и явно озадачило, тем более, что он торопился на уроки. Его спокойное и рассудительное толкование о том, что я еще мал в школу, что мне надо подрасти, для меня было неубедительно, потому что я же ведь с ним буду ходить и за одной с ним партой сидеть.
На первый раз он согласился показать мне школу. Мы с ним дошли до выгона, отсюда мне и надлежало рассматривать ее, но через дорогу не переходить. Иначе директор дядя Супрун меня поймает и все равно прогонит, он очень не любит вредных и непослушных. В моем четырехлетнем возрасте понятие о непослушных уже кое-какое было, а вот о вредных… Я был озадачен и со всем согласился. Долго рассматривал школу. Она мне казалась огромной и загадочной. Вздохнув, вернулся домой. Зато теперь я мог сам выходить на выгон и смотреть, сколько мне захочется.
Однажды Иван пришел из школы и с восторгом рассказал, как к директору на настоящем самолете прилетел в гости его сын и сел на выгоне прямо у школы, и все побежали к самолету, рассматривали его, даже трогали руками. Мне было обидно до слез – как же я так прозевал.
Вскоре нагрянула война. Вот уж когда насмотрелся на самолеты, я их мог распознавать не только по внешнему виду, но и по звуку работающих моторов. Знал, летит ли это наш краснозвездный защитник или это фашистский стервятник с черными крестами. А бои за мое родное село Тарановку были ожесточенными – как воздушные, так и наземные. 25 воинов из взвода лейтенанта Широнина, отстоявших 2 марта 1943 года переезд на юге села до подхода подкрепления, удостоены высшей награды Родины – Героя Советского Союза (19 из них – посмертно).
Село несколько раз захватывали фашисты, их выбивали. Но все же наши ушли. Заодно угнали весь скот, в том числе и нашу кормилицу корову Зiрку (Звезду), чтобы не достался врагу. Дом сгорел дотла. Шел сильный бой, тушить дом просто было некому. Удалось спасти лишь некоторые документы да кое-что из посуды. Все упрятались в погреб рядом с пепелищем. А фашисты устроили облаву. Двое подошли к погребу и бросили в него газовую гранату. Все начали задыхаться. Отец схватил меня под мышки, выбросил из погреба и с трудом стал выбираться сам, так как он страдал от ревматизма. Я лежал на спине и кашлял, меня сильно тошнило. А в нескольких метрах спокойно стояли два фашиста с автоматами и, как только отец вылез, раздался выстрел. Отец упал и больше не поднялся. Я сразу понял – застрелили. Ждал – сейчас будут всех стрелять. Из погреба появился брат Иван, за ним мать, затем другие родственники. Фашисты стояли и смотрели. Вдруг спокойно повернулись и пошли к соседнему дому.
Еще долго бабульки отпаивали меня какими-то снадобьями. Я решил, что когда вырасту, непременно буду разведчиком, непременно найду убийц и отомщу за отца.
Как только прогнали фашистов была восстановлена советская власть. Сразу же нам вернули корову, правда, другую. Но все равно мы ее назвали Зиркой. Каково было бы нам без неё, трудно даже представить. На наше счастье сохранился сарай. Мы с братом разделили его пополам перегородкой из подручного материала, обмазанного глиной с соломой, в одну половину поселили Зирку, в другую – сами. Мать с братом пошли на работу в колхоз.
А я пошел в первый класс. Ходил до тех пор, пока начало подморажиать. У меня не было обуви. Школу бросил. Ждал лета. И за все лето я сам заработал 75 рублей, мать купила мне ботинки на вырост, так я был обеспечен на все 4 класса начальной школы. А уж штанишки у меня были шикарные. Мне их сшила местная модистка из немецких суконных рукавиц, которые брат заимствовал у постояльцев нашей соседки, когда те вдруг так спешно засобирались домой. Не до рукавиц им было.
Ходил я в начальную школу, которая находилась на краю Тарановки, километра полтора от дома. Школа, которой руководил отец известного летчика Супруна, и в которой я так мечтал учиться, была полностью уничтожена. До самого фундамента.
За все годы учебы в начальной школе я израсходовал две ученические тетрадки и один учебник « Рiдна мова» (« Родная речь»), за который матери пришлось выложить на рынке 125 рублей. А уж писали - кто чем и на чем попало. Только в четвертом классе начали приобретать перьевые ручки да приспособились из бузины варить чернила. В этом деле особенно преуспел мой брат и обеспечивал не только меня, но и моих друзей.
В пятый класс ходил в среднюю школу в центр села мимо разрушенной начальной. А это более двух километров. Всегда ходили гурьбой вдоль железной дороги по мосту, потому что там всегда было сухо. Но шли с оглядкой, чтобы не задело поездом.
Здесь как то само собой у нас сложился свой коллектив: я, Николай Гарбуз и Иван Терещенко. И, что интересно – у каждого свое любимое занятие, но взгляды общие. Мы никогда не шастали по чужим садам, никогда не затевали драк, но всегда могли постоять за себя. Свободного времени было вдоволь. Я играл в струнном оркестре и занимался в художественной самодеятельности, Иван Терещенко прекрасно рисовал, особенно акварелью, а Николай Гарбуз всегда что-нибудь мастерил. Старший брат Николая с семьей жил в Харькове всего лишь в двух часах езды на пригородном поезде (18 остановок) и Николай частенько навещал его. Вот он то и привез однажды чертежи планера и набор необходимых деталей и материалов. После уроков, если не предусматривалась работа дома по хозяйству, мы торопились собирать планер. Собрали, и, довольно удачно, опробовали – летает.
Выполнить полет решили поручить ведущему летчику Николаю. В указанной на чертеже точке привязали длиннющую нитку, и Николай начал буксировать. Планер послушно отделился от земли и начал набирать высоту. Восторг был неописуем. Наш пилот так увлекся, задал такую тягу, что планер быстро израсходовал не столь уж и длинную нить, а Николай вовремя обнаружил себя на краю оврага. Он на какое-то мгновенье остановился и помчал вдоль обрыва. Планер явно не понял замысел пилота. Он как будто на что-то наткнулся, мгновение повисел, свалился на левое крыло, резко опустил нос и понесся к земле вслед за Николаем. Он уже набирал скорость, он уже выходил из снижения, но не успел. Его встретила планета Земля, да так недружелюбно, что, когда мы подбежали, по обломкам поняли: планер нам отремонтировать не удастся.
Как то в школе в коридоре на стенах появились плакаты с изображением наших самолетов: бомбардировщики над Берлином, истребители в воздушном бою и другие. Мы после уроков втроем долго и внимательно рассматривали, обсуждали. Призадумались. Вскоре все тот же Николай после очередного посещения брата привез условия приема в Харьковскую среднюю спецшколу ВВС. И вот теперь наше решение однозначно и несомненно: будем поступать в спецшколу. Но еще предстояло завершить шестой и седьмой классы. Казалось – время застыло. Мы еще толком не представляли, что это за школа, но уж, коль она специальная, то учиться в ней будет труднее. И именно из этого и исходили.
Довольно часто по выходным, особенно летом, мы набирали из нашего класса команду единомышленников и шли работать в колхоз. Ни на какую оплату мы не претендовали. Это была наша помощь хозяйству. Работали там, куда нас посылали. Чаще всего вручную косили, сушили и стоговали сено, возили на быках и сушили зерно на току. И нас довольно часто баловали: то на нашу команду выделяли огромный арбуз прямо с бахчи, то целый круг макухи. В колхозе была своя маслобойня, засевали огромное поле подсолнуха и добывали свое подсолнечное масло. Этот запах жареных семечек и свежего подсолнечного масла незабываем до сих пор.
Свое намерение о поступлении в спецшколу мы не раскрывали никому во избежание кривотолков. Все стало явным, когда мы закончили седьмой класс и начали собирать документы. Учителя отговаривали меня, советовали закончить 10 классов и потом учиться дальше. Но я поставил перед собой цель и решил ее достичь. К тому же я не знал, что будет через три года, где и как я смогу учиться на летчика, кроме того, мы же ведь втроем решили поступать, не мог подвести друзей. Да, и матери было тяжело кормить лишний рот.
И вот в один прекрасный день к заданному времени мы втроем прибыли в спецшколу. Ох, и много же нас, желающих, оказалось! Именно здесь я впервые узнал, что такое конкурс. Первым делом были отсеяны мои друзья: Иван Терещенко – окулистом, Николай Гарбуз – хирургом. Они вернулись в школу и после ее окончания Иван поступил и окончил Харьковский авиационный институт, а Николай закончил аэроклуб и Ворошиловградское авиаучилище.
Медкомиссию я выдержал. Предстояли экзамены на русском языке, но я-то учился в украинской школе. Засомневался было. Но обошлось: диктант – «отлично», решение задачи – «отлично», а вот за объяснение решения оценку снизили. Да и ладно. Я был зачислен. Сразу же назначили помощником командира 5 взвода с присвоением воинского звания «сержант».
Нам выдали обмундирование (настоящая военная форма с погонами), поставили на довольствие (трехразовое отменное питание). Всех приезжих поселили в общежитии, а на второй и последующие годы для нас арендовали квартиры в городе. Преподаватели у нас были мастера своего дела. И, невзирая на то, что за время учебы я по болезни пропустил 300 часов занятий, в аттестате имел всего 5 «четверок», остальные «пятерки».
Наш выпуск 1955 года был последним: спецшколы были закрыты.
Перед распределением по училищам меня спросили, в каком бы я желал учиться. Я без сомнения заявил – в истребительном. Вот мне и рекомендовали писать рапорт в Балашовское истребительное училище. Я так и написал. И я оказался не один: многие, кто ехал в Балашовское летное училище, ехали именно в истребительное. И, только подъезжая к Балашову, в разговоре с одним из пассажиров выяс-нили, что там стоят ночные бомбардировщики. Естественно – удивление и разочарование. Но назад пути не было, да и выбора – тоже. Вскоре поняли, что это даже к лучшему. До сих пор не жалею. Это несущественное недоразумение позволило мне в последующем исколесить всю Якутию, посмотреть страну от Прибалтики до Владивостока и от Крыма до Новой Земли.
В училище мы проходили только медицинскую и мандатную комиссии. Выпускники спецшкол были всесторонне подготовлены к военной службе. Я сразу же продолжил занятия в гимнастической секции.
После изучения теоретических дисциплин летное обучение проходил на самолете Як-18 на аэродроме «217 км» с инструктором капитаном Акимовым Виктором Петровичем.
Второй курс проходил во Ртищево – и теорию, и летное обучение. Полеты на самолете Ли-2 с инструктором капитаном Павловым Константином Михеевичем. Ни теоретическая, ни летная подготовка у меня трудностей не вызывали. Училище закончил по первому разряду, и направили меня в спецгруппу Дальней авиации на стажировку в Якутскую отдельную авиагруппу, авиаотряд, г. Якутск. Всех выпускников 1935 года рождения и старше сразу уволили и распределили в Аэрофлот.
В Якутск нас направили пятерых: меня, Илью Фетисова (именно из солидарности с ним я и уехал дальше некуда), Леню Сороку, Бориса Карамзина и Анатолия Малыхина. Отгуляв отпуск в родной Тарановке, я двинулся на стажировку в совершенно неведомый край. Через пять суток уже был в Красноярске, где и собралась наша группа, кроме Малыхина да Сороки. Далее предстояло лететь самолетом.
Летевшие с нами пассажиры с любопытством разглядывали нас как какое-то недоразумение, но никаких вопросов нам не задавали, только тихонько перешептывались. А мы лишь на месте поняли, в чем дело. Между тем Ил-14 добросовестно домчал нас до Якутска. После приземления и остановки двигателей бортмеханик открыл дверь, и в нее, подобно взрыву, ворвалось снежное облако.
Пассажиры спокойно и основательно готовились к выходу. А нам-то чего готовиться? Взяли свои чемоданчики – и готовы. Спустились по приставной лесенке, и сразу все прояснилось. Внизу нас встретило
непонятно что, но мы все же догадались, так как это что-то имело нежный женский голос и красную повязку на левой руке, но ни лица, ни глаз видно не было. Ви-димо, у нее по поводу нашего появления возникло столь много вопросов, что все они тут же перепутались и единственно, что ей удалось то ли спросить, то ли выразить удивление: «Ребята, а вы куда?» - «А мы сюда, на стажировку» - четко и доходчиво объяснил Борис Карамзин, потому что беседовать было некогда.
Действительно, картина была жуткой. С одной стороны - Якутск, декабрь месяц, время местное 23.00, туман и мороз 45 градусов; с другой – мы в шапках, уши кверху (Борис Карамзин – в фуражке), шинелях, бриджах, хромовых сапогах на тонкой кожаной подметке и летних носках. Нас спасло то, что самолет подрулил прямо к входу в аэровокзал. Но все же в ближайшую минуту мои пятки при-мерзли к каблукам, дышать было трудно. Дежурная показала на тускло просвечивавшую сквозь туман лампочку и велела бежать в аэровокзал. Там было наше спасе-ние.
Бежать оказалось всего-то несколько десятков шагов. Мы дружно ввалились в дверь в сопровождении облака. Первым – Карамзин. Он тут же грохнулся нам под ноги, так как пол – кафельный, а подметки – кожаные. Мы оказались прямо в зале ожидания, переполненном пассажирами, которые в первое мгновение просто были шокированы нашим появлением, затем – робкий пробный смешок, подхваченный раскатистым хохотом. Он был настолько добродушным, что мы тоже подключи-лись. Затем нас сопроводили в ресторан в этом же здании, где мы разделись, поужи-нали, отогрелись. С помощью все той же дежурной перебрались на другую сторону привокзальной площади в профилакторий для летного состава.
А через два дня потеплело до -30 град. Разыскали штаб отряда, где встретили таких же стажеров, уже в этих делах опытных. Они нам многое растолковали: как добраться до города, где снять квартиру, а самое главное – летное обмундирование мы должны получить в Иркутске, в авиационном училище (2500 километров от Якутска).
Как только решили квартирный вопрос, решили с помощью хозяйки и соседей приодеть Карамзина, вручить ему наши вещевые аттестаты и направить в Ир-кутск. И вот на четвертый день он привез не то, что нам нужно, а то, что ему дали. Мне достались унты 46 размера. Я горевал только до первого выхода на улицу. Опыт я приобрел сразу же: надевал байковое белье, свои лейтенантские брюки на выпуск и рубашку с галстуком, шерстяной свитер, тужурку с погонами, шерстяные носки и ботинки, а сверху - меховое обмундирование и унты. Воротником свитера закрывал нос и уши, надевал воинскую шапку с кокардой, поднимал воротник мехо-вой куртки. В таком обмундировании оставалась только узкая щель для обзора.
К полетам приступил без заминки. Глядя со стороны и судя по фамилиям, экипаж собрался интернациональный: командир корабля – Виктор Ракино, правый летчик (он же штурман) – Михаил Пальваль, радист – Борис Цулин, бортмеханик – Владимир Медведев. В этом составе мы и обследовали всю Якутию на всех высотах и по всем направлениям. Аэродром как таковой был только в Якутске, все осталь-ные – это посадочные площадки. Но все равно их уважительно называли аэропор-тами. Они имели средства связи, обозначения взлетно-посадочной полосы, заправки и обслуживание самолетов, места отдыха экипажей и элементарные гостиницы для пассажиров. На некоторых устанавливались приводные радиостанции. Как правило, начальник аэропорта – он же диспетчер, руководитель полетов, кассир.
Летали в основном вне рейса, обслуживая Амакинскую геологоразведочную экспедицию, управление которой находилось в Нюрбе. Во всех аэропортах во время отдыха изматывали мошкара, комарье, а ночью еще и клопы. На них не было никакой управы. Их морили, их травили, все кровати были обтянуты марлевыми пологами, все бесполезно. Очень эффективной была растирка, которой снабжали гео-логов без ограничения, а те почитали за честь обеспечить нас. И вообще в то время в Якутии всех, кто бы ни был в летной форме, просто обожествляли, особенно заключенные. Вообще было недопустимым позволить что-либо обидное в отношении летчика. А это ко многому обязывало, и, прежде всего, постоянно видеть себя со стороны.
К августу 1958г. стажировка была закончена. Меня направили в Иваново на курсы командиров кораблей, где углубляли теоретическую подготовку (особенно по самолетовождению, метеорологии) и проходили дневную летную подготовку. А 23 декабря всех, кто в нем еще не был, прямо с занятий отправили в отпуск. Когда в начале февраля 1959 года я вернулся, полк в Иваново уже был расформирован. Ме-ня направили в Ряжск. Там располагалась Отдельная эскадрилья Рязанского Центра боевой подготовки и переучивания летного состава, где и закончил ночную программу с инструктором капитаном Кагдиным. Здесь же я познакомился со своим будущим боевым спутником Александрой, подарившей мне впоследствии двоих прекрасных сыновей, за что я ей всю жизнь обязан и всегда прощал иногда вырывавшиеся житейские претензии, как правило, не от меня зависящие. Я наверняка знал, что снова минимум на год вернусь в Якутск. Забирать ее с собой было крайне неразумно. Она работала в Рязани. Я и сказал, что если через год она меня дождется, то мы больше не расстанемся никогда. Так и произошло. Вот уже более сорока семи лет мы неразлучны.
В августе 1959 года снова вернулся в Якутск на стажировку уже в качестве командира корабля. Здесь дело обстояло гораздо проще. Прежде всего, нас с Ильей Фетисовым включили в бригаду из 11 человек и направили на остров севернее Якутска за 240 километров заготавливать для местного колхоза сено. Катером де-сантировали нас на остров, оставили нам мешок картошки, две круглых буханки хлеба местной выпечки да 3 кг говядины и уплыли. На огромном острове мы остались одни. Время было терять нельзя: близился вечер, надо благоустраиваться. Обследовали остров, уяснили, где какие кусты, какая трава, выбрали наивысшую точ-ку для жилья. На коротком совете распределили силы. Выделили повара ужин готовить, ему в помощь кочегара - развести и поддерживать костер, все остальные – на стройку. К заходу солнца все было готово: шалаш на 11 человек из веток, покрытых травой, на полу общая постель из толстого слоя травы и ужин.
И так на каждый день выделяли по очереди повара и кочегара, в обязанности которых входила забота о еде, то есть добыча рыбы, ибо мясо съедали в первые же два дня, хранить его было негде. Один раз в неделю к нам на лодке переправлял-ся абориген и на велосипеде привозил нанизанные на руль все те же две буханки хлеба и в мешке на заднем багажнике небольшой кусок мяса. И катил обратно. По-сле трехнедельного труда нам в помощь прибыли четыре амбала из колхоза вместе с быком, волокушей и мальчиком для скирдования сена. У самого мощного из них было охотничье ружье, и носил он его спереди, повесив на шею, так как длина ружья превышала его рост. Но он с ним не разлучался, видимо, оно было его гордостью, он с достоинством разрешал нам подержать в руках. Еще неделю мы коси-ли, сушили и копнили сено, а якуты стаскивали копны и скирдовали. Затем прибыл гонец и передал нам величайшую признательность их председателя за нашу работу и распоряжение об ее окончании.
Возвратились через месяц и приступили к полетам. С налетом затруднений не было. Две перегонки самолета на ремонт в Москву (Быково) и перегонка из Быково дала мне 75 часов и богатейшую летную практику.
После налета 120 часов командование отряда сочло мою стажировку закон-ченной, мне предложили остаться в отряде, гарантируя экипаж и самолет. Я согла-сился. А пока оформляли документы, решил использовать отпуск. Через неделю я уже был в своей родной Тарановке. Но меня обогнала телеграмма с распоряжением: к 30 апреля откомандировать в Рязань. И 1 Мая 1960 года я праздновал в Ряза-ни.
К августу 1960 года прошел теоретическое переучивание на самолет Ту-16 и был направлен в штаб авиадивизии, г. Тарту, на должность правого летчика. При-был вечером с молодой женой и двумя чемоданами. Где находится воинская часть, никто из горожан не знал, а может, и не хотел знать. Зато объяснили, как добраться до гостиницы, где не оказалось ни единого свободного места. Был забронирован но-мер, надо было подождать до 23 часов и, если его не займут, тогда нам предоставят. И нам повезло. Первую ночь провели в комфортных условиях. Наутро разыскал штаб дивизии и получил назначение в местный авиаполк, а также подробное объяс-нение, как туда добраться.
И мы добрались. В штабе меня оформили, я представился руководящему составу 132 тбап 326 тбад. Мне посоветовали прежде всего найти себе квартиру в городе. В этот день у меня не получилось и пришлось прибегнуть к помощи дежур-ного по части, который организовал два солдатских матраца с одеялами и два ком-плекта постельных принадлежностей с подушками. Заночевали в учебном классе в проходе между столами. А на следующий день сняли комнатенку недалеко от проходной. Через месяц мне предоставили «квартиру» в одноэтажном финском домике, рассчитанном на две семьи. Вот в одном из подъездов я и поселился. В нем боль-шую комнату в 18 квадратных метров занимал сверхсрочник с женой и совсем маленькой дочкой, комнату поменьше в 12 метров – бездетная семья с авиазавода, а третья в 9 квадратов - предоставлена мне. Через три года, когда сыну исполнился годик, я переселился в соседний домик в большую комнату, две другие занимал старший техник самолета с женой и дочерью.
Сразу же по прибытии в часть я сдал зачеты и приступил к полетам. Оз-накомительный полет в зону со мной вызвался выполнить майор Суханов (облет самолета после ремонта на авиазаводе). После переучивания в Рязани я не выполнил даже ознакомительный полет. Поэтому в день предварительной подготовки я долго сидел на рабочем месте в кабине самолета, врастая в нее психологически, продумы-вая возможные каверзы. Сразу же после взлета, как только я по команде командира убрал шасси и закрылки, он передал управление мне и напряженно следил за моими действиями. Но вскоре успокоился. Управление взял перед выпуском шасси. После полета по курсантской привычке я обратился к нему за замечаниями. «Нормально» - и никаких комментариев.
Мой командир капитан Григорьев на должность командира корабля самолета Ту-16 тоже был назначен недавно с самолета Ил-28, летчик 2 класса, юмори-стически настроенный крепыш, несколько ниже меня ростом, энергичный, но не то-ропливый. Так что вопросы психологической совместимости и взаимопонимания у нас в течение двух последующих лет работы в составе экипажа никогда не возника-ли.
Уже через месяц меня избирают заместителем секретаря комсомольской организации эскадрильи, секретарем – Виктор Горелкин, который тоже стажировал-ся в Якутском авиаотряде, но на год раньше освоил Ту-16. А через два или три ме-сяца он убыл в Рязань на курсы командиров кораблей. Я же автоматически стал сек-ретарем.
В начале 1961 года полк в полном составе перебазировался на аэродром Тол-мачево, откуда имитировал налет «синих» на объекты Урала. Мой налет на Ту-16 уже составлял за 60 часов, в основном ночью. Вылет должен был состояться также ночью в режиме радиомолчания, запуск двигателей - по сигналу двух зеленых ракет. Более двух часов полк ожидал сигнала в готовности №1. Экипаж на рабочих мес-тах уснул. Проснулись от шума выруливающих самолетов. Командир подал коман-ду на запуск двигателей. После проверки всех систем оставалось определиться, где же мы находимся, за кем выруливать. Какой-то экипаж, не дорулив до нас, остано-вился. Командир дал сигнал на выруливание, и мы вписались в боевой порядок, но еще не известно, за кем.
Впереди экипаж вырулил на полосу и пошел на взлет. Штурман засек вре-мя, мы вырулили, и через три минуты командир отпустил тормоза и начал разбег. Самолет ринулся в ночь и быстро набирал скорость. Через несколько секунд раздал-ся металлический стук, а самолет начал плавно уходить влево. Командир не реаги-ровал. Только на мгновенье я бросил на него взгляд и увидел его далеко сзади. Мо-роз прошелся у меня по спине. Командир откатился! Я правым тормозом начал выводить самолет на осевую линию и услышал: «Миша, взлетай» - «Взлетаю». И так ясно, что ничего другого мне не остается. Штурман давал отсчет скорости. По то-гдашней методике взлета уже пора было создать взлетный угол и так продолжать разбег до отрыва самолета. Но мне, никогда не взлетавшему ночью с полным взлет-ным весом, это было крайне опасно. Я плавно начал разгружать переднее колесо и, когда оно отделилось, зафиксировал штурвал. По огням полосы следил, чтобы са-молет не увеличивал угол, а при достижении скорости отрыва коротким взятием штурвала отделил самолет. Сразу же сосредоточил внимание на приборах. Главное – отсутствие кренов и набор высоты. Штурман продолжал отсчет скорости. Это мне здорово помогало. Пока я пилотировал, командир убрал фары, убрал шасси и за-крылки и установил двигателям режим набора высоты. На двухстах метрах он дал команду оператору подтолкнуть его сиденье на место; тот отвязался и лихо грохнул его до упора вперед.
Набрали заданный эшелон. Впереди лохматился след самолета. Командир взял управление и увеличил скорость. Начали догонять впереди идущего и, как только разглядели его бортовой номер, пошли на отставание, чтобы встать на место: перед нами был ведущий. После тактического удара с малой высоты взяли курс на Толмачево, но на подходе к аэродрому из-за грозового положения весь полк без снижения направили на посадку на грунтовый аэродром в Казахстан. После заруливания экипаж собрался у самолета, командир рассказал, как он, чтобы удобнее устроиться на сиденье, отодвинул его на одно деление назад, а перед запуском не воз-вратил его в исходное. На взлете, как только самолет начал уклоняться, ему не хва-тило ноги для применения тормоза. Он решил подтянуть сиденье, снял его со стопора… и укатился назад до упора. Об этом происшествии экипаж нигде не распро-странялся, но командир по секрету рассказал командиру отряда майору Суханову, который после этого смотрел на меня уже совсем другими глазами. А через год меня перевели в экипаж заместителя командира полка подполковника Попова.
В декабре 1964 года с большим трудом и с помощью заместителя командира полка подполковника Попова прорвался в Рязань на курсы командиров кораблей, по окончанию которых был назначен на должность в 477 отдельный радиополк, г. Миргород. И тут же меня поставили перед фактом: мол, полк постоянно решает сложные задачи, да к тому же постоянные разнарядки, вот и выбирай – либо акаде-мию, либо Ту-22. Я предпочел академию. Посему планировали меня на каждую летную смену по максимуму. Одновременно готовился к экзаменам. И управился получить второй класс и подготовиться к вступительным экзаменам. В 1966 году был за-числен в Военно-воздушную командную академию.
В 1970 году меня, выпускника академии, назначили на должность замкоман-дира эскадрильи в 219 отдельный разведполк, г. Спасск-Дальний. И, отгуляв от-пуск, я со всей семьей (с женой, семилетним старшим и полуторамесячным млад-шим сыном) двинулся продолжать освоение Дальнего Востока. То, что я там три года стажировался на самолете Ли-2, оказалось не в счет. Решил до Хабаровска ле-теть самолетом, а дальше – поездом. Высадились поздней ночью со всеми после-дующими проблемами, как добраться до гарнизона.
Меня назначили в эскадрилью, командир которой подполковник Бешенов на-кануне возглавил дежурный отряд в Анадыре. И мне с первых дней пришлось ис-полнять обязанности комэски. Когда командир через три месяца вернулся, боевая подготовка эскадрильи шла своим чередом в соответствии с планом. По настояниям замкомандира полка подполковника Кирильца и самого командира эскадрильи под-полковника Бешенова на меня отправили представление на должность командира эскадрильи.
А через четыре месяца принял эскадрилью в Воздвиженке. И вот здесь я впервые получил отдельную «двушку», правда, с проходной комнатой и совмещен-ным санузлом. Но это уже была квартира, а не каморка.
Когда прибыл в Воздвиженку, командир полка руководил полетами. Позвонил ему, доложил о прибытии. Он велел прибыть на «вышку», где радостно приветство-вал меня. Это был Евгений Бирюков. Он окончил академию на два года раньше ме-ня, получил назначение в Миргород и многое узнал от меня про полк, условия службы, про знаменитый город. И вот где мы с ним встретились. Он тоже только недавно принял полк.
В воздухе находился один экипаж, и я не отвлекал его от руководства полетами. Только спросил, по какому случаю здесь столько народу. Оказалось, полк взлетел на маршрут. В экипаже командира отряда майора Гребенюка в наборе высо-ты не герметизировалась передняя кабина. Командир корабля дал команду штурману-оператору (лейтенанту Оношко, призванному по контракту на два года из гра-жданского института) проверить положение переключателя на автоматическом регуляторе давления, который расположен в передней кабине в таком месте, что увидеть его можно только из-под сиденья оператора. Тому, естественно, пришлось от-стегнуть привязные ремни, отсоединить кислородный шланг, залезть под сиденье. Оношко решил переставить переключатель, а тот был законтрен. Тогда он пистолетом начал долбить по нему. Но очень быстро потерял сознание, потому что экипаж продолжал набор высоты в незагерметизированной кабине. Командир корабля обер-нулся и увидел неподвижного оператора, доложил руководителю, а тот дал команду немедленно снижаться с разворотом на точку. На высоте ниже 4000 метров оператор пришел в себя, занял рабочее место, а экипажу предстояло несколько часов перед посадкой вырабатывать топливо.
Женя Бирюков, по натуре оптимистичный и не лишенный юмора, по это-му поводу выдал такой комментарий, что даже сейчас, в условиях свободы слова, я не стану повторять - из этических соображений. Я согласно кивнул, добавив, что, если бы Оношко представлял себе конструкцию и принцип работы регулятора давления, то не стал бы пистолетом устранять неисправность, а прежде всего проверил бы, закрыт ли гермолюк переднего техотсека.
Через год в этом же полку я был назначен заместителем командира полка вместо убывшего в Украинку на должность командира полка моего коллеги по училищу Бориса Константинова. Первоочередной задачей стало совершенствование учебной базы. Тогда штаб полка располагался на аэродроме в двухэтажном домике, находившемся в аварийном состоянии: провисшие полы, шаткая, качающаяся лестница, осыпающиеся стены. Добились перевода штаба в одну из казарм в городке и заняли первый этаж, где и оборудовали класс постановки задачи, он же класс подготовки к полетам, он же и класс разбора полетов. По каждому полетному заданию разрабо-тали схему «Методика выполнения полетного задания №…» и оборудовали хранилище для схем. Эти схемы и явились основным наглядным пособием при постановке задач, подготовке экипажей и разборе полетов.
Полк начал подготовку к ответственейшему авиационному учению с перелетом в полном составе на аэродром Прилуки и выполнением практических бомбометаний на всех пролетаемых авиаполигонах. А вскоре поступила задача непосредственно на учения. Из Прилук взамен выработавшего ресурс самолета перегнали другой, который перед вылетом на учения только успели облетать и выпол-нить несколько полетов по кругу. В полку за каждым экипажем была приказом за-креплена штатная машина, слетанность экипажей была обеспечена. У меня же не было, и на учения вновь прибывший самолет достался мне.
Полк следовал двумя группами: первую возглавлял командир полка подпол-ковник Владимир Басистов, вторую – я. В полет в состав экипажей были включены старшие техники самолетов. Конструктивно было оборудовано дополнительное ра-бочее место, обеспеченное кислородным прибором, внутренней связью и возможностью применения спасательного парашюта на случай покидания самолета. Провели тренажи, кроме, конечно, покидания самолета (это отработано на рабочем месте теоретически). Техник на боевом самолете летел впервые, перед вылетом и после взлета заметно волновался, но вскоре, видя, как спокойно работает экипаж, успоко-ился.
Вторую посадку полк совершал в Семипалатинске, и хорошо, что днем. Метеоусловия на посадке были действительно сложные: облачность с нижним краем 150 метров и снос вправо 10 градусов, а с высоты 100 метров снос резко уменьшался до 5. Какое-то чувство волнения было за молодые экипажи, но все справились, все произвели посадку с первого захода, потому что возглавлял опытнейшую группу руководства полетами не менее опытный руководитель командир дивизии генерал-майор Дмитриев (его все величали «джигит»). На другой день полк взлетал тоже днем, но погода была еще хуже: при низкой облачности сильнейшее обледенение. Поступали доклады об обледенении, а взлетевший передо мной капитан Чернышенко тревожным голосом доложил о сильном кренении самолета; на высоте 1500 метров он доложил об уменьшении кренения. Я дал команду своей группе зарулить на стоянку. На Прилуки вылетели на следующий день.
На обратном пути снова посадка в Семипалатинске. Вышли на Барнаул на высоте 10000 метров и перешли на снижение. Вскоре четко раздался зудящий звук. По обшивке под большим давлением била струя жидкости. Керосин? Масло? Гидросмесь? Все приборы и оборудование работали нормально. Доложил руководите-лю полетов. По голосу понял – группу принимает генерал-майор Дмитриев. Ос-мотрел экипаж. Каждый спокойно занимался своим делом, а вот техник был бледен. Я ему слегка улыбнулся и подмигнул. Тут же радист доложил о струйке розоватой жидкости на правом блистере. Гидросмесь! Два других вопроса отпали, но возникли два новых – не возникнет ли пожар и из какой системы выбило смесь? Оставалось только ждать.
На высоте круга перед выпуском шасси передал управление помощнику, выпускать шасси решил сам. Как только дал кран шасси на выпуск, давление в основной гидросистеме упало до нуля и больше не возрастало. Доложил об этом руково-дителю, а также о решении выпускать шасси аварийно. Но с замка сошла и выпала только правая стойка, левая и передняя оставались убранными. Я решил дожать правую стойку и включил насос подкачки. Стойка выпускалась очень медленно. Уже на посадочной прямой, на удалении 8 километров раздался толчок, загорелась зеленая лампочка правой стойки. Оператор доложил о выходе механического указа-теля. Правая стойка шасси выпущена и встала на замок!
Доложил руководителю. Тот попросил пройти над полосой на высоте 50 метров и спросил, что я намерен делать дальше. Ответил, что буду выпускать остальные стойки.
Доложил руководителю о полном выпуске шасси и своем решении произвести посадку. На всякий случай велел штурману перейти за мое сидение и упереться в него спиной. На этой обширной для моего самолета полосе тормоза работали прекрасно, тормозными парашютами не воспользовался и освободил полосу на середине, где меня уже встречали. В самолете оставалось топлива, достаточного только, чтобы уйти на второй круг, набрать высоту круга и покинуть самолет.
Подошел командир дивизии генерал-майор Грязнов, поздравил с успешным завершением полета. И подал телеграмму с извещением о смерти матери штурмана экипажа. Тут же вручил штурману эту телеграмму и деньги на проезд, посадил на машину и отправил на вокзал. Так что я продолжил учения уже с другим штурманом, но на этом же самолете, который за сутки привели в порядок.
Как только отъехал командир дивизии, его место напротив меня тут же занял заместитель командира дивизии начальник ИАС полковник Ефремов, человек высокомерный в отношении к подчиненным и категоричный в своих высказываниях. Это выражалось даже в его жестах, за что его во всей дивизии величали “барин”. Он выразил свое крайнее возмущение, как это я, заместитель командира полка, вы-брал себе на учения такой самолет. Конечно же, меня взорвало, но я про себя для успокоения несколько раз дернул себя за ухо и уже ровным голосом спросил, а ка-ков был бы исход этого полета, если бы на моем месте оказался другой экипаж? Я же предоставил ему целехонький самолет, вот теперь и разбирайтесь. Ответа не последовало, на том и разошлись.
При взлете ночью с аэродрома Белая в наборе высоты отказал передатчик командной связи. Через радиста доложил на командный пункт об отказе и о прекращении задания, а на аэродром вылета - о возврате. Получив подтверждение, экипаж четыре часа вырабатывал топливо, после чего радист запросил заход на посадку. Но сколько он ни запрашивал, никто не отвечал. Огни полосы были включены, топливо – на исходе, и я произвел посадку и без прожекторов, и без разрешения. Подрулил к КДП и выключил двигатели. Никто не встречал.
Когда всем экипажем поднялись на вышку, вся группа руководства спала на своих рабочих местах. Время было четыре часа ночи. Велел экипажу устраиваться, кто как сможет, сам пристроился на свободный стул рядом с руководителем и мгновенно отключился. Казалось, прошло лишь мгновенье, и я проснулся. Ярко светило солнце, а рядом ничего не понимающим взглядом смотрел на меня собствен-ной персоной, на правой щеке – отпечатки папахи, руководитель полковник Шве-цов. Он только и нашелся спросить: «А ты откуда?» «С неба свалился» - ответил я.
В самый разгар омоложения военных кадров в свои 34 года я оказался старым. Мне предложили должность старшего инспектора боевой подготовки авиа-корпуса, г. Иркутск, куда я и отправился в июне 1974 года.
Надобно сказать, что инспекторская работа пришлась мне явно не по душе. Возможно, я так и не понял ее сути. Считалось традиционным меня, как пред-ставителя отдела боевой подготовки авиакорпуса, обязательно включать в состав комиссий других отделов, на все плановые и внеплановые проверки, учения, на по-леты в частях в качестве инструктора; дважды возглавлял сборы по подготовке эки-пажей к полетам при минимуме погоды. Ежегодно было гарантировано до 250 су-ток командировочных и не более 70 часов налета (в основном в качестве инструкто-ра). Докладам о проделанной работе, обнаруженных и устраненных недостатках, на что следует обратить внимание при следующем посещении, особого значения не придавалось.
И я стал пробиваться в Рязань. В конце 1978 года был назначен преподавателем по аэродинамике в 43 ЦБП и ПЛС, причем совершенно случайно. Пробивался я четыре года. По тогдашним устоям на Дальнем Востоке надлежало прослужить 18 календарных лет, и только после этого можно было ходатайствовать о переводе на «большую землю». Ни мои 11 лет выслуги на Востоке, ни мое пожелание уйти с должности даже с понижением во внимание не принималось. Помог господин слу-чай: заместителю командира учебной эскадрильи майору Аленичеву по семейным обстоятельствам нужно было срочно уехать из Рязани. Это обстоятельство и использовал заместитель командира корпуса генерал-майор Толстухин (которому я как-то в разговоре изложил свою ситуацию), чтобы решить мою проблему. За что я ему более чем признателен.
В 1980 году в Центре создается исследовательский отдел, куда я был назначен заместителем начальника. Начальник отдела подполковник Блохин был назначен позже и, когда он через три месяца прибыл, работа в отделе уже шла своим чередом. А вскоре этот отдел разделили на два: исследований боевого применения стратеги-ческой и боевого применения дальней авиации. Я принял второй отдел. Освоил са-молет Ту-22М, переучил на него начальника политотдела полковника Сингаевского. В июне 1986 года произвел пуск ракеты, а в октябре в самый разгар перестройки по-сле посадки на “зебру” убыл в ЦНИАГ и списался с летной работы. Через год, в 1987-м в возрасте 51 года, был уволен в запас по возрасту.
Работаю экскурсоводом в музее Дальней авиации. Вот это работа действительно благодатная и благодарная. До последнего времени приходилось работать в условиях абсолютного нефинансирования, но работники музея не только сохранили его, но и совершенствовали.
